Марина Цветаева: Ветреный век мы застали

70 лет назад, 31 августа 1941 года из земной жизни ушла Марина Цветаева. Её стихи порой кажутся океаном созвездий, в которых хорошо и непросто находиться, в которых нужно бывать, чтобы время от времени ощущать себя в потоках межзвёздных импульсов человеколюбивой человеческой души, но и не только, но и русской битвы! Марина Цветаева – часть моей Родины…

                                                                              ***
Её «Лебединый стан» - млечная звёздная тропка, обнимающая Землю по небу от горизонта до горизонта, заключающая в себе код к пониманию судьбы России от дней Великого Поста 1917 года до дней грядущих, когда «Царь опять на престол взойдет». Она прошла путь вместе с Белой армией. Душа её прошла. Какой ещё Поэт проделал этот путь?

Иной раз взгляд её – женский, даже и бабий, в другой – вездесущий, проникающий, понимающий то, что пока ещё и уразуметь никто не в силах.

Хорошо бы подкрепить сказанное цитатами. И это не сложно. Надо лишь специально оговориться, - цитирование малыми «кусками» - вынужденное; хорошо бы всё целиком видеть, но это здесь, например: http://www.dk1868.ru/history/lebed_stan.htm.

На Пасху 1917-го был в словах её и суд над Царём, смиренно оставившим престол, без кровавой битвы за него («Царю – на Пасху»):

Пал без славы
Орел двуглавый.
— Царь! — Вы были неправы.

На Третий день Пасхи – в следующем стихотворении, у Цветаевой мысль о Царевиче - боль, но ещё и о царском «грехе» слово:

За Отрока — за Голубя — за Сына,
За царевича младого Алексия
Помолись, церковная Россия!
...
Ласковая ты, Россия, матерь
Ах, ужели у тебя не хватит
На него — любовной благодати?

Грех отцовский не карай на сыне.
Сохрани, крестьянская Россия,
Царскосельского ягненка — Алексия!

Россию, в том числе и крестьянскую, никто, кроме неё, и не спросил. Мысль о Царе – во многом, если не во всём. И уже в апреле 1917 проявилось покаянное («Чуть светает…»):

Так, на рассвете,
Ставят свечи,
Вынимают просфоры —
Старухи, воры:
За живот, за здравие
Раба Божьего — Николая.

Так, на рассвете,
Темный свой пир
Справляет подполье.

Почему воры? Наверное, это благоразумные разбойники, допустившие цареборство, ушедшие в подполье. Не благоразумные – так рано, чтобы в храм идти, не встают.

Движется во времени «Лебединый стан», и вот уже много крови («Юнкерам, убитым в Нижнем»):

…Смолкли трубы.
Доброй ночи —
Вам, разорванные в клочья —
На посту!

На посту – исполнившие долг.

И вот безумие свободы – без Царя («Ночь. — Норд-Ост…»):

Разгромили винный склад. — Вдоль стен
По канавам — драгоценный поток,
И кровавая в нем пляшет луна.

Ошалелые столбы тополей.
Ошалелое — в ночи — пенье птиц.
Царский памятник вчерашний — пуст,
И над памятником царским — ночь.

И что, теперь лишь плакать? Ну да, невесело русскому человеку, как невесело и ныне («Москве»):

Гришка-Вор тебя не ополячил,
Петр-Царь тебя не онемечил.
Что же делаешь, голубка? — Плачу.
Где же спесь твоя, Москва? — Далече.

— Голубочки где твои? — Нет корму.
— Кто унес его? — Да ворон черный.
— Где кресты твои святые? — Сбиты.
— Где сыны твои, Москва? — Убиты.

Нет, ещё живы многие, это ещё декабрь 1917-го. Но это уже война, пусть будет целиком эта звёздная высь:

Дон

1
Белая гвардия, путь твой высок:
Черному дулу — грудь и висок.

Божье да белое твое дело:
Белое тело твое — в песок.

Не лебедей это в небе стая:
Белогвардейская рать святая
Белым видением тает, тает...

Старого мира — последний сон:
Молодость — Доблесть — Вандея — Дон.
24 марта 1918
 
2
Кто уцелел — умрет, кто мертв — воспрянет.
И вот потомки, вспомнив старину:
— Где были вы? — Вопрос как громом грянет,
Ответ как громом грянет: — На Дону!

— Что делали? — Да принимали муки,
Потом устали и легли на сон.
И в словаре задумчивые внуки
За словом: долг напишут слово: Дон.
30 марта 1918
Приписка Марины Ивановны: «NB! мои любимые».

И наступил вновь Третий день Пасхи, минул год, всё прояснилось:

Это просто, как кровь и пот:
Царь — народу, царю — народ.

Это ясно, как тайна двух:
Двое рядом, а третий — Дух.

Царь с небес на престол взведен:
Это чисто, как снег и сон.

Царь опять на престол взойдет —
Это свято, как кровь и пот.

Марина Ивановна позже дописала в скобочках «а оставалось ему жить меньше трех месяцев!» - имея ввиду Николая Александровича. Но мы вправе понимать иначе, больше.
В тот же день Светлой Седмицы:

Народ обезглавлен и ждет главы.
Уж воздуху нету ни в чьей груди.
Архангел! — Орел! — Гряди!

Ещё два с половиной года Гражданской войны, ещё два с половиной года будет писаться «Лебединый стан», до нового 1921 года... Но и как актуально!

Московский герб: герой пронзает гада.
Дракон в крови. Герой в луче. — Так надо.

Во имя Бога и души живой
Сойди с ворот, Господень часовой!

Верни нам вольность, Воин, им — живот.
Страж роковой Москвы — сойди с ворот!

И докажи — народу и дракону —
Что спят мужи — сражаются иконы.

С тем, кому был посвящён «Лебединый стан», познакомил их Коктебель Максимилиана Волошина. Никаких войн. Это было счастье. Она описала: «1911 год. Я после кори стриженая. Лежу на берегу, рою, рядом роет Волошин Макс.

- Макс, я выйду замуж только за того, кто из всего побережья угадает, какой мой любимый камень. - Марина! (вкрадчивый голос Макса) – влюбленные, как тебе, может быть, уже известно, - глупеют. И когда тот, кого ты полюбишь, принесет тебе (сладчайшим голосом)… булыжник, ты совершенно искренне поверишь, что это твой любимый камень!

- Макс! Я от всего умнею! Даже от любви!
А с камешком – сбылось, ибо С. Я. Эфрон, за которого я, дождавшись его восемнадцатилетия, через полгода вышла замуж, чуть ли не в первый день знакомства отрыл и вручил мне - величайшая радость! – генуэзскую сердоликовую бусу, которая и по сей день со мной».
Это о нём.

На кортике своем: Марина —
Ты начертал, встав за Отчизну.
Была я первой и единой
В твоей великолепной жизни.

Я помню ночь и лик пресветлый
В аду солдатского вагона.
Я волосы гоню по ветру,
Я в ларчике храню погоны.

                                                                             ***
О её смерти написано, кажется, не меньше, чем о её изумительных стихах и прозе. Вспомним и мы.

Всё обстоятельства свились в змеиную петлю из пеньковой верёвки, привязанную к массивному гранёному гвоздю в тесных сенях елабугожского домика... Война, суета, ад эвакуации, перспектива стать рабочей совхоза (за это хваталось: 6 рублей в день!); дочь арестована и муж арестован, сыну – кажется обузой, тот не может простить, что вернулись; беспросветность; невозвратность прошлого, невозможность будущего. И ещё какой-то человек с «Набережной» (в Елабуге там НКВД)  крутится рядом, в бумагах копается в её отсутствие…

Мне жаль, что они вернулась. Но и эмиграция выталкивала, выплетая свои пряди для верёвки. Мне жаль Марину Ивановну, ненужную, третируемую эмиграцией за мужа, ставшего агентом НКВД, заманенную в большевистские шнеки сладким дымком из трубки Ильи Эренбурга. Жизнь её обрушила в растерянность, в выяснение отношений с этим Эренбургом. «Вы мне объясняли, что моё место, моя родина, мои читатели здесь, вот теперь мой муж и моя дочь в тюрьме, я с сыном без средств, на улице, и никто не то что печатать, а и разговаривать со мной не желает. Как мне прикажете быть?» Прославленный деятель лепетал в оправдание нечто странное: «Марина, Марина, есть высшие государственные интересы… в сравнении с которыми личная судьба каждого из нас не стоит ничего...» - «Вы негодяй», — заключила она и хлопнула дверью».
Скажите, правда, нам бы тогда хватило и Анны Ахматовой, трагедии её семьи, рифмой к которой вдруг стала трагедия семьи Марины Ивановны! Нам бы для морщины в русском лбу хватило и ахматовских строк «Я была тогда с моим народом…»? Но значит так надо. И рифмуется пуля Дантеса с пулей Мартынова, пуля для Гумилёва с пулей для Эфрона, лагерь гениального Льва Гумилёва с лагерем гениальной Ариадны Эфрон. И ещё: Лев Гумилёв воевал на Белорусском в 1944-м после того, как там, в штрафбате, в освободительном походе (двигались на Запад со скоростью 130 км в день!) погиб Григорий Эфрон.

Семью раскассировали, как писал он в одном из своих «мирных» писем. Раскассировать – от немецкого – уничтожить. Ему вменяют в вину мальчишеское внимание к себе и невнимание к своей маме. Он вёл подробный дневник с 14 лет. Дневники известны, опубликованы. Он писал большие письма. Известны и они. В январе 1943-го (Григорию ещё нет 18) он - близкому человеку: "Я вспоминаю Марину Ивановну в дни эвакуации из Москвы, ее предсмертные дни в Татарии. Она совсем потеряла голову, совсем потеряла волю: она была одно страдание. Я тогда совсем не понимал её и злился на неё за такое внезапное превращение... Но как я понимаю её теперь! Теперь я могу легко проследить возникновение и развитие внутренней мотивировки каждого её слова, каждого поступка, включая самоубийство. Она не видела будущего и тяготилась настоящим, и... как давило её прошлое, как гудело оно, как говорило! Я уверен, что всё последнее время существования Марины Ивановны было полно картинами и видениями этого прошлого и разлад всё усиливался: она понимала, что прошлое затоптано и его не вернуть, а веры в будущее, которая облегчила бы ей жизнь и оправдала испытания и несчастия, у нее не было».

…Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II, изучив все обстоятельства, в 1990 году дал своё благословение на отпевание Марины Ивановны Цветаевой.

                                                                             ***
В 1931 году Цветаева записала о стихах 1918-го: «Так: все мои стихи — к Богу если не обращены, то: возвращены». Поэтому, наверно, и поныне живы.

«Лебединый стан» - стихи о Боге, Царе, о любви, о материнстве, о воинском долге – о России. Эта книга останется до конца, хоть сгорят уже в огненных реках иные многие, многие книги.