СЕПАР

Он пришёл в сознание, открыл глаза и застонал, ощутив сильную боль в ноге. Надо было посмотреть, что с ней случилось. Он оперся руками о землю, покрытую жухлой травой, приподнял верхнюю часть тела, повернулся на бок и с трудом сел, чуть было, снова не потеряв сознание от острой боли. Он посмотрел на ноги. Правая нога была в крови от паха до ступни. Штанина превратились в лохмотья. Он сделал попытку согнуть ногу в колене, но она не слушалась. Из обрывков ткани и кровавого месива выглядывала белая кость. Голень, подумал он. Плохо! Затем он посмотрел по сторонам. Метрах в пяти от себя слева он увидел свой автомат. Справа дымилась воронка. Возле воронки лежали ребята.

– Колька! Ваня! – позвал он. Ему никто не ответил. Ребята лежали неподвижно. Он лёг на спину, чтобы набраться сил.  Мозг его спокойно просчитывал, что надо сделать. Перетянуть ногу жгутом, чтобы остановить кровь. Найти свой автомат. Доползти до ребят, чтобы удостовериться, что они не ранены, а мертвы. Если ребята ранены, действовать по ситуации. Если они мертвы, то доползти до рощицы, к которой они втроём пытались добежать, но не добежали, когда их обстреляли из миномётов. Дальше действовать по ситуации. Он снова сделал попытку сесть, но неудачно повернулся набок и снова потерял сознание.

Когда он очнулся, то стал выполнять намеченный план. Он засунул руку за пазуху и вынул из внутреннего кармана бинт. И в этот момент он услышал шорох травы под чьими-то ногами. Он повернул голову и увидел их. Атошников было трое. Держа автоматы наперевес, они стояли и смотрели на него. Он смотрел на них. Один был долговязый с жёлтым лошадиным лицом. Он был старше двух других. У двоих, помоложе, были обыкновенные румяные лица без особых примет.

– Ну, шо, – глумливо улыбаясь, сказал самый долговязый. – Попалси, сепар!

Двое других загоготали.

Они подошли вплотную. Один из них наклонился и обшарил карманы сепара. Не найдя ни оружия, ни телефона, он выпрямился, повернулся к своим друзьям и сказал:

– Разведчики, бля! Вон его автомат. Петро, обезвредь.

Петро принёс автомат сепара, вынул из него магазин и, взяв за дуло,  забросил автомат подальше.

Долговязый атошник вынул из руки пленника бинт. Ловко раскрутил его, соорудил из него жгут и перетянул раненую ногу юноши выше колена.

– Кровушку я тебе остановлю. Ты нам живой нужен, – усмехаясь, сказал атошник. – Давайте-ка его в рощу.

Двое повесили автоматы на шеи, подхватили пленника под мышки и поволокли к роще. К той самой роще, куда он не успел добежать с ребятами.  Раненая нога, колотясь о землю, причиняла нестерпимую боль. Пленник застонал. В роще они посадили его у дерева и прислонили к стволу спиной. Теперь они могли хорошо рассмотреть его, а он рассматривал их. Пленник был хорошего роста, стройный, со спортивной фигурой. У него было приятное открытое лицо, серые глаза и светло-русые волосы. Он был в камуфляже без знаков отличия.

Пленник, в свою очередь, видел перед собой трёх здоровенных парней, тоже в камуфляже. На шевронах выделялась жёлто-голубые полоски.

Долговязый атошник присел перед пленником на корточки, чтобы их взгляды были на одном уровне.

– Слышь, сепар! Мы могли бы прикончить тебя здесь же. Но мы тебя не прикончим. При одном условии. Жить хочешь?

Пленник опустил веки и слегка наклонил голову.

– Конечно, хочешь! Кто же жить-то не хочет! – разглагольствовал атошник. – Даже последняя мышь жить хочет. В общем, так, ты делаешь, что мы велим, а мы тебе оставляем жизнь. Идёт?

Пленник молчал.

– Слышь, ты! Немой, чи шо? Отвечай, когда тебя спрашивают.

Пленник молчал, опустив веки. Ему было тошно смотреть на эти наглые ухмыляющиеся физиономии. Владельцы этих физиономий явно торжествовали. Их распирало от такой удачи – поймать сепара. Они предвкушали развлечение, о котором потом можно будет долго помнить, и рассказывать всем желающим.

Атошник в бандане защитного цвета подошёл к пленнику, грубо взял его рукой за щёки, запрокинул ему лицо и заглянул в открывшийся рот.

– Язык на месте, – сообщил он двум другим. – Может, падла, говорить. Просто – не хочет.

– Заговорит! – убеждённо сказал долговязый атошник. – Ещё как заговорит! Жить захочет, заговорит! Мыкола, проверь его на звук!

Мыкола,  атошник в бандане, прицелился и пнул пленника по раненой ноге. Пленник взвыл.

– Ага! – сказал долговязый атошник. – Звук есть!

– Ну, раз звук есть, – усмехнулся долговязый, – будем записывать. – Петро, вынимай бандуру.

Третий атошник, самый молодой, в кепи, вынул телефон и настроил на видеозапись.

– Слухай, сюда! – сказал долговязый, обращаясь к пленнику. – Щас я бандуру включу, и буду тебя снимать. А ты, говно собачье, расскажешь, кто ты, откуда и зачем. Но, самое главное, скажешь, что ты из российской армии, понял, бля? Даже, если ты просто местный сепар, скажешь, что тебя Путин послал, понял? И скажешь, что вас, таких, много. И ещё скажешь, что ты раскаиваешься и больше не будешь. .. Понял? Всё понял? А в конце скажешь: Слава Украине, героям слава! Не забудь! А теперь повтори, что ты должен сказать на камеру. Давай, репетируй!

Атошник стоял и ждал. Пленник сглотнул и шёпотом сказал:

– Пить.

– Получишь пить, когда отрепетируешь. Повтори, что ты должен сказать.

Пленник поднял глаза и смотрел в небо.

Он не мог повторить то, что сказал ему атошник. Не мог! Ни без камеры, ни перед камерой.

Если бы он это сказал, он перестал бы быть Александром Орловым, ополченцем 23-х лет. Он стал бы ничтожеством, которого презирали бы враги и проклинали бы свои. Он знал, на что шёл и знал, что, если его поймают, он будет убит. Поскольку он ничего не мог сделать в том положении, в каком оказался, он знал, что будет молчать. Это будет его последний бой. И он его выиграет. Даже, если умрёт.

– Эй, сепар! – вернул пленника к действительности спокойно-уверенный баритон долговязого, – Не молчи! Это бессмысленно. Скажешь, как велю, тебя вылечат, обменяем тебя на наших пленных. Поедешь домой. Ты ведь хочешь домой?

Хотел ли он домой? Он очень хотел домой. Его дом был в Донецке. Квартира на пятом этаже. Дома ждёт мама. Он звонит. Он входит. На костылях. Он видит лицо мамы, осветившееся улыбкой и её внезапно хлынувшие слёзы радости. Мама обнимет его. Костыли падают. Мама поддерживает его и сажает на стул. Снимает с него куртку, встав перед ним на колени, развязывает шнурки на берцах.

– Ты жив! – говорит она. – Ты жив! Какое счастье! Это ничего, что ты ранен. Я поставлю тебя на ноги. Всё будет хорошо! Ты вернёшься в институт, допишешь дипломную работу и через год получишь диплом. Ты будешь работать, женишься, а я выйду на пенсию и стану нянчить внуков. Саша, ты вернулся! Какое счастье!

 – Институт подождёт, – скажет он. – Я подлечусь, мама, и вернусь в армию. Война не кончена. Вот закончится война, тогда всё будет, как ты говоришь, а пока …

– Мыкола, – рокотал баритон долговязого, – а сепар меня не слушает. Мыкола, в лицо не бей! Картинку испортишь. Повтори-ка, по лапе!

Пленник снова получил пинок в раненую ногу и отключился.

Когда он очнулся, долговязый стоял над ним, расставив ноги, и мочился на его раненую ногу.

– Для дезинфекции, – делано-добродушно пояснил он, застёгивая ширинку. – А то гангрена начнётся. Ну давай репетировать. Помнишь, что ты должен сказать? Я тебе напомню. Тезисы! Ты – русский солдат! Россия – агрессор! Ты раскаиваешься, что пришёл на Донбасс воевать! Слава Украине, героям слава! И своё имя-фамилию не забудь в начале, гнида. Давай!

Пленник молчал.

Долговязый присел перед ним на корточки.

– Слышь, ты, сепар! Ты же видишь, всё кончено. Отпрыгался ты. Ну не хочешь на камеру, не надо. Нас же здесь никто не слышит. Тебя никто не слышит. Скажи, что я требую. И будешь свободен. Мы тебя тут оставим и уйдём. Тебя сепары найдут. Может быть. А не найдут, ты сам к ним доползёшь. К утру доползёшь. Ей-богу, отпустим. Ты только скажи, что я велю. И всё! Скажешь? Имей в виду, что, если не скажешь, мы тебя тут прикончим, сепар. Только лёгкой смерти не жди. Мы с тобой знаешь, что сделаем? Про Каддафи слыхал? Вот мы с тобой всё то же самое сделаем. Будешь говорить?

Пленник молчал и смотрел в небо. Лёгкие тучки появились на горизонте. Наверное, будет дождь, подумал он. Интересно, что сейчас делает мама? Наверное, на работе. Читает лекцию студентам. Интересно о чём? Или о ком? Когда я уходил к ребятам, она в этот день читала о Достоевском.

– Эй, сепар? Смотри на меня! На меня смотри, подонок! Куда ты там пялишься? Что ты там увидел? Будешь говорить? Давай! Время уходит, а время дорого. Ну?

Пленник перевёл взгляд на  лицо долговязого атошника. Парень как парень, подумал он. До войны я с такими парнями, вроде этого,  пиво пил в киевском баре и разговаривал.

– Мыкола! Петро! Обработайте его как следует, но не по лицу. Может, ещё надумает говорить.

Они били пленника ногами сильно, сосредоточенно, пыхтя и сопя от усилий. Пленник стонал и вскрикивал.

– Хорош! – приказал долговязый. Атошники перестали пинать пленника и закурили.

– Курить хочешь? – спросил долговязый атошник, наклоняясь к поверженному противнику. – Ну как знаешь!

Он тоже закурил и рассматривал человека, лежащего у его ног, как будто видел его впервые. Человек лежал на спине и не шевелился. Глаза его были закрыты.

– Мыкола, а вы не перестарались? Он живой?

– Щас потыкаем палочкой в падаль, – отозвался Мыкола и носком ботинка несколько раз толкнул неподвижное тело. Пленник застонал. – Та живой, падло! Ишь, сигналы подаёт.

– Петро, у тебя водка есть? – спросил долговязый.

– Ну есть! – отозвался Петро.

– Дай ему хлебнуть. Чуть-чуть! Чтоб очухался.

– Водку на сепара переводить! – заворчал Петро, но долговязый так на него глянул, что он не стал развивать мысль и, замолчав, достал плоскую флягу из нагрудного кармана.  Пленнику насильно разжали зубы и влили в рот глоток водки. Он закашлялся и открыл глаза.

Его снова подхватили под мышки и, посадив, прислонили спиной к стволу дерева. Взгляд пленника, мутный и полусознательный, постепенно прояснялся.

– Видишь, сепар, мы добрые. Мы тебя не убиваем. Мы даём тебе шанс, – принялся уговаривать его долговязый. – Там нам не веришь, а мы слово сдержим. Сдержим? – обратился он к подчинённым. Те ухмыльнулись и согласно покивали головами. – Такой пустяк надо сделать, а ты не хочешь. Ты что, жизнь не любишь, сепар? Жить так сладко! У тебя, небось, и девушка есть. А может, и не одна? Ты ведь хочешь увидеть свою девушку, сепар?

Пленник смотрел вдаль. Перед его взором расстилалась степь, а вдали виднелись голубоватые холмы. Да, он хотел бы увидеть свою девушку. Она осталась там, на позициях. Она его ждёт. Они вместе ушли в ополчение с последнего курса, когда началась война. Александр не хотел, чтобы она, его Ольга, тоже шла на войну, но она настояла. Чем я хуже тебя, спросила она? Разве я не удержу автомат? Разве я меньше твоего люблю родину? И, в конце концов, мы будем вместе.

Последний аргумент был решающим.

– Молчит, сука! Бить дальше, копыта откинет, удовольствие испортит. Нет, сепар, больше мы тебя бить не будем. Не доставим тебе больше такого удовольствия. Времени больше нет. Я тебя последний раз спрашиваю: будешь говорить? Ты подумай! Ты можешь купить себе жизнь! Жизнь! Понимаешь? А цена – сказать, что я требую.

Что этот долговязый атошник и те, двое, знает о жизни и её цене?!

Пленник перевёл взгляд на лицо атошника и, разлепив ссохшиеся губы, сиплым голосом вымолвил:

– Монтень!

– Шо? Какой, Монтень? Чего, Монтень?

Атошники переглянулись.

– Это на каком языке? – спросил долговязый. – Может, ты нерусский?

Они отошли от пленника и зашептались.

Никогда в жизни не слышали эти трое о Монтене. Как и о многом другом. Однажды, ещё за два года до войны, Александр сидел в своей комнате за компьютером, когда к нему в дверь постучалась мать. Она вошла, держа в руке томик Монтеня «Опыты».

 – Послушай, – сказала она, опускаясь на стул, – как Монтень замечательно сказал!

И она прочла: «Не за всякую цену можно купить себе жизнь!»

– Правда, здорово сказал? – спросила она сына.

– Надо обдумать, – ответил он.

А вот теперь, некогда обдумывать. Надо поступать. Атошники вернулись.

– Ты русский или иностранный наёмник? – спросил долговязый.

– Я русский,  – ответил пленник едва слышно. И добавил:

– Я с Донбасса.

– Ну тем хуже для тебя! Если бы ты был наёмник, тебя можно было бы выгодно обменять. Надумал говорить, что требую? Покупаешь жизнь?

– Нет!

– Ну и дурак! – с этими словами долговязый ударил пленника в лицо. – Ты сам выбрал, так что получай! Сиди и смотри! Ребята, ройте ему могилу!

Мыкола и Петро отцепили от поясов сапёрские лопатки и, прикинув размеры, принялись копать землю рядом с пленником.

– Смотри, смотри, сепар! – приказал долговязый. – Это твоя могила! Твоя! Ты в неё ляжешь живым! И мы тебя закопаем, понял? Живым закопаем, понял? А пока они копают, прикинь, ещё не поздно. Может, заговоришь!

Пленник смотрел, как ему копают могилу. Он был спокоен. Долговязый стоял и ждал.

Они думают, что он расплачется, запросит пощады, будет их умолять, скажет то, что они требуют. Никогда! Неужели они этого не понимают? Жаль маму! И Олю жаль! Жаль, что он не успел познакомить маму с Олей. Вдвоём им было бы легче переживать его смерть. Господи, взгляни на меня! Пошли чудо, господи! Накрой это место миномётным огнём! Прямо сейчас!

Пленник не замечал, что его губы шевелятся, творя необычную молитву. Долговязый, внимательно наблюдавший за его лицом, сказал:

– Да ты, сепар, никак молишься? Ты шо, верующий?

Он наклонился, рванул ворот куртки пленника и обнажил его грудь. На груди лежал серебряный крест на серебряной цепочке, обвивавшей крепкую загорелую шею пленника.

– Эй, пацаны, да он верующий! – крикнул долговязый. – Вот, сука! Веру нашу православную присвоил! Бог – за нас, понял, сепар! Если бы он был за вас, то ты бы не попался!

А сколько ваших попалось, думал пленник. Сопли пускали! Богом клялись, что их заставили идти воевать против Донбасса.  Боже, за кого ты, на самом деле? Или ты наблюдатель над схваткой? Или всё идёт по Промыслу твоему, а Промысел твой нам неведом? Боже, укрепи меня! Дай мне силы вынести всё это, молча!

В пленнике боролись животная жажда жизни и человеческое достоинство. И он всё просил и просил бога, чтобы человеческое достоинство в нём победило.

Боже, молил он, дай мне силы! Укрепи меня! Укроти во мне эту жажду жизни! Я не животное, господи! Я – человек!

– Петро, – скомандовал долговязый, – сорви это! – И  он указал пальцем на крест пленника.

Петро бросил лопату и подошёл. Наклонился и, порвав цепочку, выпрямился, держа крест на широкой ладони крестьянина.

– Серебро! – пробормотал он. – Продать можно.

Он вернулся к лопате, сунув крест с цепочкой в нагрудный карман.

– Сепар, а сепар, открой глаза! – приказал долговязый.

Тёмные ресницы пленника дрогнули, но глаз он не открыл.

– Живой!

У долговязого внезапно задёргалось от ярости лицо, но он сдержал себя.

– Ладно, так слушай, быдло донбасское! Сепар дохлый! Вата использованная! Мы всё равно вас добьём! Это наша земля! И мы её отвоюем! А вас всех перестреляем! Всех! До одного! И родственников ваших! И знакомых! И баб ваших, чтобы не плодились! Чтобы неповадно было! И будет здесь пустыня! А когда дух ваш выведем, мы эти земли настоящими украинцами заселим! Патриотами! Понял, сепар? По-нашему будет!

Пленник пошевелил губами, он что-то хотел сказать. Долговязый наклонился, чтобы услышать. И услышал:

– Не будет!

Долговязый бил пленника ногами, пока не устал. Но бил аккуратно, сдерживая ярость, чтобы не убить раньше времени.

Когда яма была готова, он спросил:

– Не передумал, сепар?

Пленник ответил:

– Нет!

– Ты не думай, что так легко отделаешься, – злобно сказал долговязый. – Ты меня достал! Ребята, начинайте!

Они долго мучили и терзали его, как обещали. Сначала он кричал от боли и унижения. Потом стонал, а потом умолк, сколько они ни старались. Они проверили, жив ли он ещё. Он был жив и в сознании.

– Хватит, – приказал долговязый. – Свяжите его и кладите!

Мыкола и Петро связали пленнику руки за спиной, подхватили его за руки и за ноги и бросили в яму. Пленник уже не чувствовал боли. Боль куда-то ушла. И вместе с ней ушёл животный страх и животная жажда жизни. Он лежал и смотрел в небо. Тучи уже были над ним. Должно быть, пойдёт дождь, подумал он. Первая лопата земли упала ему на ноги.

– Сепар, – сказал высокий, – ты можешь ещё передумать. Давай! Когда до головы дойдём, будет поздно. Давай!

Ещё одна лопата земли упала пленнику на живот. Они засыпали его, живого. Но ему было уже всё равно. Он не мог купить себе жизнь за ту цену, что предлагали враги. Не мог!

– Ну? – спросил долговязый, когда тело было уже засыпано землёй до шеи. – Передумал?

Пленник закрыл глаза. Земля упала ему на лицо.

– Сволочь! – крикнул долговязый. – Как же ты меня достал!

* * *

Трое атошников, вычистив лопаты о траву, уходили от засыпанной могилы всё дальше и дальше. Вдали раскатывался над степью гул канонады. Петро, пока ещё могилу было видно, всё время оглядывался и наконец, спросил:

– Богдан, а Богдан, а сепар з ями не вилізе?

– Не вылезет, – хмуро отвечал долговязый.

– Богдан, а адже він живий.

Богдан посмотрел на часы:

– Богдан, я сбегаю подивлюся, а раптом не здох. А раптом він виліз!

– Гаразд, збігай!

Петро побежал назад к яме. Добежав, он остановился и замер, глядя на то место, где должна была находиться голова пленника. Ровно и спокойно лежала земля, прибитая лопатами. Петро вынул из нагрудного кармана серебряный крест с цепочкой и бросил на могилу. Перекрестился, и побежал назад.

Догнав Богдана с Мыколой, он сказал:

– Чи не виліз! Зовсім здох!

И они продолжали свой путь, хохоча и размахивая руками. И хлынул осенний дождь, смывая их следы.

27 ноября 2016, Горловка

Об авторе: 

Я – ровесница Победы, чем горжусь. Родилась в Красноярске. В 1946 году родители перевезли меня в Иркутск, который я считаю по-настоящему родным городом. Закончила Иркутский институт иностранных языков, училась в аспирантуре, потом в докторантуре и всю свою сознательную жизнь учила студентов сначала стилистике английского языка, потом истории мировой культуры и литературы. Моему перу принадлежит более сотни научных статей по творчеству У. Шекспира, и Марины Цветаевой, а также монографии, романы, повести, очерки, рассказы, пьесы, стихи и переводы. В 1988 году меня пригласили работать в Горловский институт иностранных языков. 

Через два года развалился СССР, и я из гражданки великой страны насильственно превратились в гражданку Украины. 

В 2014 году на Донбассе разразилась гражданская война. Я пережила острую фазу этой войны в Горловке. Я и сейчас живу в Горловке. Возле моего дома упали три снаряда и в моей квартире вынесло окна. На балконе я нашла два увесистых осколка «Града». Прошло восемь лет войны, и теперь я гражданка Донецкой народной республики.