Святой Креститель (I)

И влез в святую купель, 

и породился от Духа и воды,

в Христа крестившись

в Христа облачился;

и вышел из купели, обеленный,

сыном став нетления,

сыном воскрешения,

имя приняв навечно

именитое из рода в род — Василий.

Под ним же записан он в книге жизни

в вышнем граде, в нетленном

 

Митрополит Иларион.

 «Слово о Законе и Благодати»

 

 5/28 июля Русская Православная Церковь празднует равноапостольного великого князя Владимира, во святом Крещении Василия. Прошло почти тысячелетие, еще недавно ликовала великая и величайшая в мире держава, еще недавно цвела полная духовной красоты и покоя величавая культура.

 

Сегодня, как и за всю долгую историю христианской Руси, Православная Церковь остается хранителем русского державного единства, прообразуя собою единение государственное. В Москве и Киеве, Кишиневе и Одессе, Харькове, Полтаве, Минске, Вильнюсе, Владивостоке, Казани, Петропавловске-Камчатском, Алма-Ате и Грозном… — всюду в православных храмах 28 июля вспоминают святого князя-крестителя, князя-объединителя земли Русской, князя, положившего новое основание русской государственности — веру православную.

 

 Летопись повествует о выборе веры князем, о проповедниках христианских и магометанских, о законниках иудейских, стремившихся склонить Владимира на свою сторону. Он же отправил послов своих к «соседям в чуждые пределы» с тем, чтобы испытать, «который народ достойнее покланяется Божеству». Неземная красота византийского богослужения покорила сердца княжеских послов, Владимир решился стать христианином, но, по замечанию Карамзина, «он вздумал… завоевать Веру Христианскую и принять ее святыню рукою победителя» (1). Покорив Херсонес Таврический, князь потребовал себе в супруги византийскую царевну Анну, и, приняв в Херсонесе святое Крещение, он здесь же сочетался по христианскому обычаю браком с нею. И бабка его, княгиня Ольга, была христианкой, и, предположительно, — мать князя Малуша, и знаменитый его дядя Добрыня исповедывал правую веру. Владимир, в 17 лет занявший Княжеский стол и устанавливавший языческих идолов в Киеве, все же внутренне был готов к Крещению, и не только политическая корысть продиктовала ему этот путь.

 

Христианство еще в апостольские времена пришло на русские земли, а самый факт проповеди нового учения апостолом Андреем Первозванным наполняет это событие особым смыслом — ведь св. Андрей стал первым учеником Христа, как и народ «Русь» одним из первых принял в лоно свое Слово Божие. «Обыкновенно у нас насчитывают до пяти эпох в великом деле просвещения России Евангелием — до пяти крещений. Первою эпохою признается проповедь св. апостола Андрея в странах наших; второю — проповедь славянских апостолов Кирилла и Мефодия в Болгарии и Моравии и в особенности важнейший труд их — перевод Священного Писания и богослужебных книг на славянский язык; третьею — Крещение первых князей киевских Аскольда и Дира; четвертою — Крещение великой княгини Ольги; пятою и окончательною — Крещение великого князя Владимира» (2).

 

Крещение Руси в 988 году, то есть освящение души народной и возведение христианства в ранг религии государственной, свершившееся по Промыслу Божию и по воле княжеской, стало событием неподвластного разуму человеческому масштаба, и значение его для всей русской истории трудно переоценить — так некогда св. равноапостольный император Константин отворил врата рая духовного своим соотечественникам, одновременно сообщив мощный царственный аккорд византийской государственности.

 

Князь Владимир подвел логический итог под тысячелетней историей раннерусского христианства (лингвистические разыскания последних лет академика О. Н. Трубачева об Азовско-Черноморской Руси, указывающие на древний славянский  Юго-Восток, мнение ученого, что именно здесь начал шириться этноним «рус», «Русь» (3), позволяют нам еще более уверенно говорить о 1000-летии раннерусского, довладимирского, христианства, о том, что именно славянам нес свет Истины св. Андрей Первозванный).

 

 Осознавая именно данный аспект самого акта Крещения, мы отодвигаем границу христианской культуры Руси на тысячелетие назад, то есть углубляем ее корни. Это многое проясняет в нашей истории, и, в частности, проливает свет на вопрос о начале славянской письменности. Уже более столетия ученые бесплодно спорят о том, что за азбуку принесли нам свв. Кирилл и Мефодий, которых, по традиции, именуют «первоучителями славян». Мнение о том, что Кирилл «изобрел» глаголицу, на которой и изложил славянский перевод Евангелия, заслуживает, на наш взгляд, большего внимания, только, как представляется, не «изобрел», а, вероятно, несколько «подчистил» те самые загадочные «рушкые письмена», какими писали наши далекие предки. Эту гипотезу, помимо редких фактов материальной культуры, подкрепляет простая логика: во-первых, и дитя малое испытывает естественную потребность начертавати, что же говорить о зрелом народе, и, по словам черноризца Храбра, славяне писали «чертами и резами» (что это были за знаки, он не уточняет), но, крестившись, стали использовать римские и греческие буквы — то есть явно и в докирилловский период у славян была своя азбука; во-вторых, — просто не могла не быть, ибо, даже опираясь только на факты, подтвержденные летописями о военных успехах русов в Византии (задолго до 988 г.), невозможно себе представить неграмотных северных соседей, прошедших на своих ладьях неближний морской путь (тут не только писать, но и считать хорошо надо уметь); и, наконец, славяне жили в окружении письменных народов, и, в частности, сношения с торговавшими греками-христианами были довольно тесными. Самый же факт перевода Писания солунскими братьями на славянский язык свидетельствует отнюдь не о том, как это часто говорят ученые мужи, что свв. Кирилл и Мефодий облагородили наш язык и создали его литературную форму — нет, так не бывает, поскольку всякий язык есть плод совместных усилий этноса, его коллективного творчества, и даже при отсутствии письменной традиции литературного языка, таковой существует, но только в устном облачении, что несомненно подтверждает художественное предание народа (4). Славянский же язык к моменту просветительской миссии греков имел уже такие мощные понятийные, лексические, грамматические объемы, что смог «вместить невместимое» — Слово Божие! Впрочем, «вместил» много ранее, но об этом ниже.

 

Английский византолог И. Б. Бери, специально изучавший сочинение Константина Багрянородного «Об управлении Империей» (ок. 952 г.), указывает на поразительный факт культурного доминирования славян: во-первых, в греческом тексте встречаются славянские слова для обозначения некоторых государственных понятий (!), во-вторых, переговоры с русами велись с самого начала по-славянски, в-третьих, законы и обычаи печенегов, а также мадьяр (последний пример, как считает исследователь, взят из мадьярских источников) обозначены славянским словом «закон» в греческой транслитерации, но не греческим νόμος, вожди мадьяр названы славянским термином «воеводы». И вот вывод Бери: «Я полагаю, что это объясняется тем, что между теми народами, которые находились в постоянных сношениях со своими соседями, болгарами и восточными славянами, славянский язык был своего рода linqua franca (общим языком), так что известное число славянских слов было очень распространено среди неславянских народов Дунайской и Днепровской областей. В сношениях с иноземцами, печенегами и мадьярами было самым подходящим пользоваться такими словами, и этим могло бы объясняться их появление в трактате Константина» (5).

 

Заслуживает внимания и свидетельство св. Иоанна Златоуста, что уже в его времена (IV в.) у скифов и сарматов был перевод на их родном языке Священного Писания. Любопытно, что митрополит Макарий, приводящий, в частности, этот факт в своей «Истории Русской Церкви», тут же вопрошает: «Кто нас уверит, что если и наших, точно, скифов и сарматов разумел святой отец, то под этими именами надобно понимать непременно славян, а не другие племена, обитавшие в пределах русских?» (6). В свете последних исследований академика Трубачева, поисков им славянских языковых реликтов как раз в северных пределах Таврии (7), сегодня уже положительно можно утверждать, что скорее всего под этими «скифами и сарматами» Златоуст разумел, во всяком случае, не только сарматов, именовавших себя *arya-, ср. ArraeiSarmatae у Плиния (Plin. NH IV, 41), Arii у Епифания (IV в. н. э.) (8), но (с большой вероятностью) и славян, обитавших в областях как раз русских, ибо и само «название Русь родилось только на юго-восточной периферии древнего славянства» (9). В своих уникальных разысканиях Трубачев высказывает предположение об «индоарийско-славянских культурных и языковых контактах, ориентированных на Старую Скифию Геродота (10). Если мы не признаем возможности этих соприкосновений, мы не поймем или поймем неправильно факты языковой истории» (11), — утверждает ученый (12).

 

Так чудесно движется наука — дивны дела Твои Господи — почти через полтораста лет один ученый муж, раскрывая тайну слова, своим ответом вторит другому. Знали, знали славяне Правду Божию. Жертвенностью своею как главной вертикалью своей природы доказали это. И поклонение наших более чем далеких предков Солнцу, Свету, почитание Красоты мироздания не свидетельствуют ли о богоносном начале души русской, так чудесно сказавшейся в родном древнем эпическом слове? Как раз именно поэтому народ русь  сердцем отозвался Христу, верою отозвался, назвав себя крестианами.

 

В глубине веков теряются корни русской духовной  культуры, и вовсе не в Византии их должно искать; мудрый Трубачев видел в этих истоках «выработанную всем предшествующим славянским и индоевропейским языковым и общекультурным развитием систему достаточно высоких религиозных и этических понятий, выраженную в соответствующей исконной терминологии. Наугад взятая фраза из церковного богослужебного обряда — “створим требу Господеви и Богови нашему” — вся состоит из еще языческих по своему происхождению терминов… Не на пустом и диком месте был выстроен величественный христианский храм» (13), но на богообразной полноте бытия.

 

 Конечно, христианство принесло на Русь греческую богослужебную лексику. Но! Ученые, работающие над «Словарем древнерусского языка XI-XVII вв.» обнаружили, что в древнейших русских — не богослужебных — текстах не менее 10 000 раз встречается слово бог, а слово бог имеет «глубокоязыческое происхождение». «Даже без специальных подсчетов… позволителен вывод о ядерном, базовом и наиболее частотном употреблении терминов, взятых христианством у старого дохристианского культа: святой, вера, бог, рай, дух, душа, грех, закон и некоторых других. Отныне то, что веками и даже тысячелетиями служило старой вере (а, например, слово бог оформилось как религиозное, вероятно, под иранским влиянием еще в скифскую эпоху, то есть по меньшей мере за тысячу с лишним лет до Крещения Руси), стало служить новой вере во Христа…» (14)

 

(Окончание следует)

(1) Карамзин Н.М. История государства Российского. В 12 т. М., 1989-1995. Т. 1. С. 151.

(2) Макарий /Булгаков/, митрополит. История Русской Церкви. В 9 кн. М., 1994-1997. Кн. 1. С. 163.

(3) Трубачев О. Н. В поисках единства. М., 1997. С. 207.

(4) Часто за рассуждениями о «начале славянской письменности», категорически относимо- му лишь к середине IX в., скрывается застарелый миф о некультурности и молодости славянства, о примитивности и дикарстве наших далеких предков — этакая наукообразная славянофобия. Сторонники такой точки зрения часто довольно безапелляционны — своими формальными концепциями они подменяют живые отношения, бытовавшие во времена весьма отдаленные; к тому же «жесткие» научные конструкции нередко рушатся при неожиданных обнаружениях новых фактов. Между тем у вдумчивого исследователя существование письменности у славян в дохристианскую эпоху сомнений не вызывает. Но это одна сторона проблемы. Другая же открывается в следующем: многие высокие культуры существовали вовсе без того, что обычно принято считать особыми достижениями, например, письменности или каменного строительства, механических устройств или использования в быту орудий из металла. Видимо, цели носителей таких культур, их осмысление земного бытия существенно отличались от наших представлений. Эти положения развивал американский ученый А. Кумарасвами в своей работе «Разве я сторож брату моему?» («Am I my brother’s keeper?» New York, 1947; тот же труд был издан и в Лондоне в 1947 г., но под названием «Грамотность как преграда» — «The bugbear of literacy»). «Кумарасвами олицетворял собой неуклонно развивающуюся школу мифологической и антропологической мысли, которая переросла провинциализм девятнадцатого века и перестала приравнивать понятия мудрости, прогресса и культуры к присущим современному Западу неестественности и взбудораженности» (Уотс А. Миф и ритуал в христианстве. М., 2003. С. 19).

(5) Bury I. B. The treatise De administrando imperio// Byzantinische Zeitschrift. 1906, XV.

(6) Макарий /Булгаков/, митрополит. История Русской Церкви. Кн. 1. С. 167.

(7) См. Трубачев О. Н. INDOARICA в Северном Причерноморье. М., 1999.

(8) Harmatta J. Studies in the history and the language of the Sarmatians. Szeged, 1970. P. 29, 77. Цит. по: Трубачев О. Н. INDOARICA… С. 115.

(9) Трубачев О. Н. INDOARICA… С. 123.

(10) «Предки индийцев на юге Украины! Не слишком ли сильное допущение? Нет, не слишком, потому что наши (славянские, иранские, индийские) общие предки когда-то жили именно где-то здесь. В общих чертах это известно давно. Но науке нужны новые факты, чтобы лучше знать, как общались друг с другом, когда разошлись своими путями, и кто и сколь долго оставался на старых местах» (Трубачев О. Н. INDOARICA… С. 123).

(11) Трубачев О. Н. Там же. С. 116-117.

(12) За практической недоступностью вышеуказанного исследования Трубачева процитируем этот любопытный фрагмент главы «”Старая Скифия” (Άρχαίη Σκυqίη) Геродота (IV, 99) и славяне. Лингвистический аспект»: «Греки появились на берегах Старой Скифии очень давно (начало поселения на острове Березань относят к VII в. до н. э.). Этнические отношения, почти навсегда скрывшиеся потом под общим именем Скифии и вскрываемые нами сейчас с таким трудом, в древности были живыми и налагали свой отпечаток на культурные и языковые контакты в этом районе. Довольно стабильное (“ένοικαδιοι”), земледельческое индоарийское население служило проводником информации, поступавшей в греческие эмпории из глубин Скифии. Так, называя некоторые более отдаленные народы, сначала греки, а вслед за ними и мы до сих пор, возможно, употребляем индоарийские имена. Большой иранский народ, известный как Σαυρομαται (Herod. IV, 21) и SarmataeXXV, 2), употреблял о себе, как, впрочем, и другие арии, основное самоназвание *arya-… <…> (Polib.

Подобно тому, как о сарматах греки впервые услышали от индоарийцев Северного Причерноморья, таким же путем несколько столетий спустя сами греки и с ними тогдашний цивилизованный мир узнали о древних славянах. Равным образом название части славян на юго-восточной окраине ’Άνται (Прокопий), Antes (Иордан) не было славянским самоназванием, но также не было и словом иранского происхождения; оно возникло в индоарийской языковой среде, ср. др.-инд. anta- ‘конец, край’. Эти данные, а также некоторые другие, сообщаемые ниже, позволяют высказать предположение об индоарийско-славянских культурных и языковых контактах (курсив Н. М.), ориентированных на Старую Скифию Геродота. <…> Так, Птолемей упоминает ставанов: ‛υπò μέν τους Ου̉ενέδαςπάλινΓαλίνδαικαì Σουδινοì καì Σταυανοì μέχρι των ’Ąλανων(Ptol. Geogr. III, V, 9) “а ниже венедов — галинды и судины, и ставаны до аланов”. Считая это свидетельство сомнительным отражением славянского самоназвания *slověne (сильное отклонение формы, слишком ранняя фиксация — II в. н. э.), ученые относили это имя то к сарматским, то к балтийским племенным названиям, ср. действительное соседство имени ставаны с аланами, а также с несомненными балтами — судинами и галиндами. Впрочем, было верно замечено, что этот перечень как раз отражает неплохое знакомство древнего географа с народами, заселяющими “азовско-балтийский коридор”. Было бы необъяснимо и противоестественно, если бы в этом пространстве совершенно отсутствовали славяне. Связь форм *slověne и Σταυανοί несомненна, ее нужно лишь объяснить. Ср. др.-инд. *stávāna- или иран., авест. stavana- ‘хвалимый’, причастие от глагола др.-инд. *stauti, авест. staoiti‘хвалить, славить’. Трудно не видеть здесь, что индоарийское или — на сей раз — общее индоиранское *stavana-, Σταυανοί явилось передачей славянского *slověne с субституцией st- вместо затруднительной группы sl- (вспомним аналогичную субституцию слав. sl- греческим σqλ в этом имени), а также с закономерным отражением славянского вокализма о—ě в виде единственно возможного индоиранского а — а (может быть, с долготой второго а, ср. вокализм древнеиндийской формы выше, на фоне вероятной долготы слав. ě в * slověne). Важно другое. Эта передача носила характер осмысленного перевода-кальки, что говорит об определенной степени контактирования, а также как бы подтверждает в наших глазах тут редкий пример единения народной и научной этимологии, которые отличает друг от друга только отсутствие или наличие необходимых ступеней словообразования, почему в одном случае та же самая связь как бы неверна (народная этимология славяне<слава), а в другом — верна (научная этимология *slověne< *slovo, *sluti> *slava).

До настоящего времени серьезно не поднимался вопрос о древнеиндийском влиянии на праславянский, если не считать спорной книги Траймера (Treimer K. Die Ethnogenese der Slawen. Wien, 1954. S. 22, 37, 41, 47, 75), в которой, между прочим, уже говорится (правда, бездоказательно) об отражениях славянских контактов с праиндийцами, об индийском высшем слое в скифском обществе и о конкуренции древнеиндийского с иранским на Юге России» (Трубачев О. Н. INDOARICA. С. 115-118). 

(13) Трубачев О. Н. В поисках единства. С. 37.

(14) Трубачев О. Н. Там же. С. 38 (и далее).