Информационно-аналитический портал
ссылка

Выбор есть всегда

Дмитрий ГУБИН
10.12.2011
Напечатать
Увеличить шрифт
А
А
А

Мемориальная доска — это признание того, что город хочет помнить и чтить ту или иную личность, своего рода понимание ценности человека, жившего и совершавшего поступки. Достоин ли тот или иной человек памятной доски — решать городскому совету. Но и мы, избиратели, тоже имеем свое мнение.

Харьков не сильно избалован монументальной пропагандой. Лишь в последние годы памятники и мемориальные доски стали украшать фасады в массовом порядке. Однако эта работа еще далека от окончания. Никак не отмечены, например, знаменитая балерина Наталья Дудинская, всемирно признанная художница Зинаида Серебрякова и поэт Борис Слуцкий, нет и намеков на то, что в нашем городе родились артистка Валентина Серова и режиссер Анатолий Эфрос, учились Марк Бернес и… Однако городская топонимическая комиссия не их имена предлагает к увековечиванию. Она пришла к выводу, что, согласно обращению Фонда национально-культурных инициатив им. Гната Хоткевича, мемориальная доска филологу Юрию Шевелеву будет установлена на фасаде здания по ул. Сумской, 17, где он жил с 1915-1943 гг. А достоин ли он нашего почтения?
 
Итак, обратим внимание на вторую дату. 1943 год. То есть как раз тогда, когда дважды город освобождался от оккупантов и их добровольных помощников. Может, он погиб в боях? Отнюдь! Шевелев умер в 2002 году в возрасте 96 лет. В списках партизан и подпольщиков такой фамилии тоже не сыскать. Не найти его и в списках воинов-освободителей — еще в 1931 году он был признан негодным к воинской службе по состоянию здоровья, в 1940-м — годным к нестроевой, но не служил.
 
Сразу оговорюсь: разные обстоятельства заставляли того или иного человека остаться на оккупированной территории. Это могла быть, например, невозможность эвакуироваться! Но и этого не было! Вот что он сам пишет в воспоминаниях «Я, мені, мене ... (і довкруги)»: «Распоряжение властей об организации партизанского подполья на занятой немцами территории, мобилизация населения на рытье противотанковых рвов (от которой я уклонился, как перед тем уклонялся от всяких свекольных, жатвенных и других кампаний), шпиономания, засекречивание названий улиц и станций (когда сорваны все таблички), — все это казалось мне бессмысленным. В сентябре я уже не мог не видеть, что ожидаемый распад советской империи задерживался, но в моей слепоте я даже думал, что два, пусть три месяца — и этот крах таки произойдет. Когда в начале октября я попытался убежать от фронта на восток, я даже не взял с собой теплых вещей. Я был уверен, что где-то в ноябре я вернусь в Харьков, потому что фронта уже не будет и Германия овладеет всей советской территорией».
 
Однако до Кзыл-Орды, куда эвакуировался университет, Шевелев не доехал, и вот как он описывает свое нежелание: «Единственной новостью для меня было то, что отменили мою так называемую бронь в военкомате. Так называлось освобождение от призыва на войну, которое автоматически давали доцентам высших учебных заведений. Новость эта меня не очень порадовала, я не имел ни малейшего желания проходить военную муштру, а еще меньше — погибнуть в бессмысленном поединке Сталин—Гитлер, где ни один не защищал интересы ни мои, ни моего народа. Отныне мой призыв на войну зависел только от расторопности и эффективности харьковского военкомата. К счастью, он такой расторопности не проявил вплоть до 23 сентября, когда я снялся с учета в связи с выездом на восток. Мой долг теперь был опять стать на учет на новом месте, то есть, если бы я, несмотря на все препятствия, добрался до Кзыл-Орды, просто оттуда я был бы взят в армию. Еще одна причина не очень стремиться в ту Кзыл-Орду!»
 
Он доехал лишь до Красного Лимана, но заболел и вернулся в Харьков. Здесь и встретил приход немцев. Вот справка, где он был тогда: «Гр. Шевелев Ю. В. находился от 14. X до 25. X в хирургической клинике I клин. (глазной отдел) по поводу Myopia et Staphyloma post nfr. 25.X-41 г. Врач (подпись неразборчива), боковая печать». Таким образом, речь идет о банальном дезертирстве.
 
Но может быть, его готовили к подпольной работе? Не исключено, что такие планы у органов были. Уже после начала войны, как вспоминал сам Шевелев, к нему обратились сотрудники НКВД с предложением о сотрудничестве. И он стал им помогать под псевдонимом «Шевченко». Как помогать? Готовить сеть организаций сопротивления? Да нет, просто доносить на своих коллег. И он это делал! Сам он заявляет, что сообщал органам только о высказываниях главного редактора «Соц. Харківщини» Файбышенко, который, в свою очередь, по воспоминаниям Шевелева, «стучал» на него. Редко кто объяснял свое такого рода поведение, однако он выразился недвусмысленно: «Надо было выиграть время до прихода немцев. Это было дело не годов, а дней или недель. За это время я мог ни с кем не встречаться, за исключением Файбышенко…» Проверить честность автора вряд ли представляется возможным: перед приходом немцев спецслужбы жгли бумаги, и вряд ли сохранили подобного рода доносы.
 
Итак, дезертир и по совместительству осведомитель остается в оккупированном Харькове. «Одна тяжелая проблема в советское время - жилищная - теперь разрешилась легко и просто. Покинутых помещений и комнат было множество. В нашей пятикомнатной теперь стояло налегке три комнаты — одну покинули Бимбаты, еврейская семья, он фармацевт, она зубной врач, третья — его сестра, одна Соня, вторая Лина, родом из Белоруссии; а вторые две комнаты остались после выезда семьи энкаведиста, чью фамилию я забыл, тоже евреи. В две комнаты мы и вселились. Теперь мы имели те две с четвертью, так сказать, комнаты на Рымарской плюс одну на Черноглазовской. Немцы в Харькове избегали больших добрых домов и для своих потребностей решили забирать дома похуже. Так случилось, что они решили забрать для своих солдат дом на Черноглазовской», — вспоминал Шевелев.
 
И здесь у него были все возможности сохранить лицо. Например, честно принять статус фольксдойча, ведь по происхождению он был немцем. До Первой мировой войны его фамилия была Шнейдер, отец служил генералом в царской армии и геройски погиб на фронте. Но Шевелев не пошел этим путем, дававшим гарантии от голодной смерти.
 
Он выбрал украинский коллаборационизм. «Немцы будто не проявляли инициативы, но вот каким чудом появился в городе бургомистр, и звали его Крамаренко. А вокруг него стоял орган, называемый городская управа. … Не знал я и не знаю, как в конце концов управа оказалась в украинских руках. Доносами немцам? … Или перемена произошла из тех западноукраинских единиц, имевших хорошие ходы к немецкой военной администрации, пришедших в немецких военных шинелях в составе немецкого вермахта?» — вспоминал Шевелев.
 
 Во время оккупации он работал в газете «Нова Україна», выходившей с 9 декабря 1941 года. Исследователь А. Меляков так о ней пишет: «Газета издавалась на украинском языке… На четырех (а по воскресеньям — на шести) страницах этого издания помещалась информация о международных событиях, главные из которых — успехи немецких и союзных им (японских, итальянских, румынских) частей на всех фронтах Второй мировой войны. Немало внимания уделялось раскрытию «звериной сущности жидо-большевистского режима» во главе со Сталиным. Освещались и события внутриукраинской жизни. В частности, довольно много статей было посвящено теме использования в Германии украинской рабочей силы и, прежде всего, — «добровольцев».(Меляков А. В.,Газета „Нова Україна” как источник по изучению депортации жителей г. Харькова в Германию в период 1941—1943 гг. // Актуальні проблеми вітчизняної та всесвітньої історії: Збірник наукових праць молодих вчених, Харків, 1997, стр. 104—106.)
 
Авторы в этой газете прятались под псевдонимами, из которых Шевелев признает за собой лишь один — «Гр. Шевчук». «Теперь пришли немцы, которых я ждал. … Единственное, что они привезли и щедро разместили, был портрет Гитлера, как и положено, весь в коричневых тонах… с надписью белыми буквами “Гитлер освободитель”. … Я не обвинял немцев за полное пренебрежение харьковским населением, за разруху и голодную смерть десятков тысяч в городе. Советская система уничтожения и выжженной земли создала такие условия, что поставки даже собственному войску были для немцев проблемой невероятной трудности, они были просто не способны заботиться о населении», — писал он.
 
В 1942 году Шевелев устроился в отдел образования городской управы цензором, а перед первым освобождением города ушел вместе с немцами. В 1944–1949 годах он жил в Словакии, Германии, Швеции, а в 1950 году выезжает в США, преподает в Колумбийском университете. Там он вводит украинский язык в круг своих научных интересов. В 1979 году вышла книга «Историческая фонология украинского языка», где Шевелев обосновывает начало украинского языка с VII в. (!), а завершение его формирования — приблизительно в XVI веке.
 
Спустя годы, незадолго до своей кончины он скажет, что в его биографии есть и недосказанность, которую он оставляет для работы исследователей. «Есть на свете (и, надеюсь, будут) критики, полемисты, историки, - отметил Ю. Шевелев. - Надо и им что-то оставить на рассмотрение, открытие и разоблачение». Видимо, Ю. Шнейдер, он же Ю. Шевелев, он же Гр. Шевчук, он же Юрий Шерех, он же George Shevelov имел в виду как раз те страницы своей биографии, которые приходились на годы Второй мировой войны, и вопросы, о которых он постоянно избегал в течение всей своей долгой жизни, рассказать о которых не смог и перед лицом вечности.
 
В 90-е годы Шевелев несколько раз посещал Харьков.
 

Интересно, как он смотрел в глаза своим землякам, ушедшим защищать Родину или потерявшим близких по вине того оккупационного режима, которому служил? И как мы будем смотреть на дом «Саламандры», где семейство Шевелевых то уплотняли, то оно занимало освободившиеся после евреев комнаты, если там появится мемориальная доска коллаборационисту? Ведь, напомню, топонимическая комиссия только советует и окончательные решения не принимает.

КУЛЬТУРА
2848
Поставить лайк: 110
Если Вы заметите ошибку в тексте, выделите её и нажмите Ctrl+Enter, чтобы отослать информацию редактору
https://odnarodyna.org/content/vybor-est-vsegda