Ион Сапдару: Россия – это Достоевский, Гоголь, Чехов…

Румынский режиссер, показывающий на украинских сценах свои спектакли по Льву Толстому, — строитель русского мира. Может, и сам того не сознавая, он приезжает на Украину, чтобы обозначить увядающую связь здешней духовной жизни с большой русской культурой.

Часто смысл такого понятия, как «русский мир», нам открывается в разговоре с иностранцами. Есть люди, живущие «т а м», но пребывающие в русской парадигме. И своим творчеством строящие, укрепляющие русскую цивилизацию. То ли «большое видится на расстоянии» и им легче со стороны видеть, ощущать русский мир в полном объеме, чем нам, живущим фактически в нем самом. То ли вообще не существует разделения на наших, русских, и иностранных людей. Потому что все мы русские — в духовном, цивилизационном смысле?

«Я благодарен русскому языку, я могу читать Достоевского, Гоголя, Чехова…» — говорит мне Ион Сапдару, предлагает называть его Иваном. Тиха и тепла украинская ночь. Мы сидим за столиком уличного кафе — недалеко от театра, где только что окончился спектакль румынского театра из города Ботошани. Эмоции переполняют — как всегда после хорошего, умного и талантливого зрелища. Хочется говорить и говорить с режиссером, о постановке и не только.

Ион Сапдару - уроженец Молдавии, румынский режиссер с русской душой

Ион Сапдару – необыкновенный режиссер, мастерский, креативный. Нашему зрителю он больше знаком как актер кино (по фильму-лауреату Каннского кинофестиваля 2007 года «4 месяца, 3 недели, 2 дня»). Уроженец Молдавии, по окончании Московского ВГИКА (учился у Евгения Матвеева и Анатолия Ромашина) и высших сценарных курсов он получил приглашение работать в  Румынии. Там и живет, и ставит свои замечательные спектакли, снимается в кино: шутит, что такой типаж характерного героя, как у него, сегодня востребован на экране. А необыкновенность Иона состоит не только в актерской органичности (о таких образах говорят: «веришь сразу»), но и в способности говорить о главном. Даже в сказке - в своем спектакле «Иван Турбинка» - он успевает задеть такие глубины человеческого подсознания, что только «ох».

Вот в зале медленно гаснет свет, и зрители погружаются в знакомый с детства мир сказки. Иван по прозвищу Турбинка (турбинка - торбинка, мешок) — это русский солдат, которого царь-батюшка отпустил под старость домой за военные подвиги, наградив двумя рублями денег. Ботошанские актеры, то надевая, то снимая довольно страшные этно-маски, ловко разыгрывают сказку румынского классика Иона Крянге.

Солдат Иван - «человек божий», добрый и отзывчивый к чужой беде. Он просит Бога остановить время, путешествует в Ад и Рай, пытается обмануть саму Смерть. Кстати, когда на сцене появляется Смерть с косой, кажется, по залу проходит леденящий холодок. Вот она подходит к краю сцены и пальцем выбирает кое-кого среди зрителей: ты, и ты, и ты — пойдете сейчас со мной...

Ион признается, ему говорили: это — самый страшный эпизод в сказке, когда кажется, что ее действие вдруг перенеслось в реальную жизнь и публика уже не публика, это обычные смертные люди, точно так же, как и сказочные персонажи, думающие о грядущем своем…

«Иван Турбинка» в Черкассах - режиссер и актеры по окончании спектакля

— Однажды моего семилетнего сына Петрушку спросили о самой заветной мечте, — рассказывает Ион Сапдару, — Петя сказал: моя мечта — купить таблетку для моих родителей. Чтобы они никогда не умерли. Вот об этом — наш спектакль. Солдат не хочет умирать. Это серьезная тема. Но важно говорить о ней не слишком серьезно, без скрежета зубов — немного дурашливо, весело. Так играют в народных, этнографических театрах. Крестьяне очень спокойно и философски относились и относятся к проблеме смерти. Я это вижу по своим родителям. Это только мы в свои пятьдесят способны впадать в кризис: «Боже, жизнь заканчивается… Я скоро умру!»

— А как Вам пришла идея одеть актеров в страшные маски?

— Однажды в рождественскую ночь, когда в городе был праздник, я вышел на крыльцо и увидел: за углом дома… сама Смерть. Это был народный актер, который играл в уличном представлении и не снял своего костюма, маски. Картина была символическая… У нас богатый фольклор, и этнографические маски происходят еще из дохристианских времен. Именно в них и выступают участники популярных в Румынии народных рождественских представлений. В одном из них должен был играть и мой семилетний сын. Он пришел и сообщил нам с мамой, что ему дали роль Ирода. Мы смастерили ему корону, все, как положено. Пришли посмотреть спектакль. Вот уже его выход, вот уже спектакль закончился, а он так и не появился на сцене! Я нашел его, спрятавшегося: «Петрушка, почему ты не играешь?» А он отвечает: «Я узнал, что Ирод убивал детишек, я не буду это играть...» Это был на моей памяти первый актер, отказавшийся играть роль по этическим соображениям. А насчет спектакля – мне показалось, что мы сделали его, показывающим румынскую душу, национальность, очень фольклорным, что позволило говорить о серьезных вещах легко и непринужденно.

— Но как же «румынскую душу» – если у вас персонаж – русский солдат! Именно русский Иван – не просто самый положительный персонаж сказки, а настоящий герой! Как сегодня румыны воспринимают такого героя?

— Идея спектакля в современной Румынии воспринимается совершенно нормально. «Иван Турбинка» — одна из очень важных наших сказок. Да, она написана о русском солдате, потому что русский солдат всегда был нашим спасителем — когда воевал с турками, с ляхами и так далее. Это любимый герой наших сказок. Автор понял, что солдат, который борется с самой смертью, должен обладать какой-то необычной национальностью. Если бы выбрал румынского — это было бы не так интересно.

— А как воспринимается вашим зрителем его набожность? В спектакле прямо говорится: вот русский Иван – «Божий человек», он такой добрый, все отдаст для других…

— Зритель у нас верующий. И он же воспринимает это, как образ. Мы, румыны, православные — так же как и русские, болгары…

— Я подумала, что у нас ни ранее, ни сейчас ни за что бы не поставили спектакль с таким образом главного героя, который прямо говорит: русский человек щедр, любит Бога, душу положит за ближнего. Это все считается так… неполиткорректно.

— Да, я заметил некоторое замешательство у вашей приглашавшей стороны. Когда меня спросили, какой спектакль я привезу на Украину и я ответил, что он будет — про русского солдата Ивана…

Но у нас в Румынии относятся к русским политическим вопросам очень спокойно. Мы ни в коем случае не пытаемся в спектакле показывать какой-то негатив про русских. И это правда. Когда лично мне начинают говорить, что, мол, Россия — это коммунизм, политика  и тому подобное, я всегда говорю: Россия – это Достоевский, Гоголь, Чехов, Солженицын, Андрей Тарковский…

— В Вашем театре восемь лет шел спектакль по гоголевским «Запискам сумасшедшего». Потом были поставлены «Мертвые души». Со студентами актерского отделения Академии искусств George Enescu Вы поставили «Историю лошади. Холстомер» Толстого. Что еще находится в поле Вашего внимания из русской классики и почему?

— Мне нужно было воспитывать студентов на хорошем, на умном, на очень глубоком материале, и я взял «Холстомера». Люблю все, что написал Толстой (кроме пьес). Стыдно, конечно, говорить об этом, но когда ребята-студенты пришли на репетицию, они ничего не знали о «Холстомере», вообще не понимали, что это такое. Первым делом я их заставил читать рассказ — в переводе (у нас очень хороший румынский перевод)… А самым интересным и неисчерпаемым писателем для меня остается Чехов. Я время от времени перечитываю его и каждый раз открываю заново…

Кажется, в этот поздний вечер, давно перешедший в тихую украинскую ночь, мы с Ионом Сапдару успеваем поговорить обо всей русской цивилизации. Говорим о Тарковском, о «Вишневом саде» Чехова. Иону удалось сделать чеховскую постановку близкой для румынского зрителя, переживавшего свое разочарование и от вынужденной эмиграции, и от возвращения в страну, которая вдруг изменилась до неузнаваемости после того, как рухнуло коммунистическое прошлое...

— У Вашего сына, Петруши, есть мечта – таблетки бессмертия для родителей. А какая мечта у Вас?

— Я давно об этом думаю. О фантастической мечте. Я бы очень хотел поговорить с Чеховым. Мне кажется, этот разговор мог бы очень изменить мою жизнь. Я бы обязательно что-то понял — самое главное.