Украинизация по-большевистски: и это было только начало

Юбилеи, связанные с эпохой советской украинизации, сегодня на Украине стараются «не замечать». Современные «национально сознательные» деятели очень стесняются собственных идейных предшественников. Как-то неловко им, нынешним, проклиная коммунистический тоталитаризм, в то же время признавать своими духовными отцами Льва Троцкого, Лазаря Кагановича, Лаврентия Берию и тому подобных исторических персонажей. Вот и говорят о тех страницах истории скупо, а то и вовсе молчат.

Так, практически полностью проигнорировали на Украине 90-летие VII конференции КП(б)У, принявшей решение об украинизации вчерашней Малороссии. «Забытой» оказалась и аналогичная годовщина ХII съезда РКП(б), утвердившего указанное решение на союзном уровне.

Теперь приближается еще одна выдающаяся дата. И можно уверенно прогнозировать: она тоже будет замолчана. А ведь событие то было для Украины судьбоносным. 1 августа исполняется 90 лет со дня принятия Всеукраинским Центральным исполнительным комитетом (ВУЦИК) и Советом народных комиссаров УССР постановления «О мерах обеспечения равноправия языков и о содействии развитию украинского языка».

Сей акт фактически дал старт планомерному процессу украинизации. Попытки превратить малорусов в «национально сознательных» украинцев предпринимались, конечно, и до того. Но именно с августа 1923 года это стремление стало последовательным и упорным.

Украинизация продолжалась потом безостановочно (хоть разными темпами и методами) в течение всего советского периода истории. Думается, это достаточное основание, чтобы рассказать о ее первых шагах подробнее.

Начать же следует с несколько более раннего времени. Как известно, украинский литературный язык создавался преимущественно в австрийской Галиции. В малорусских губерниях Российской империи он распространен не был, являясь, по признанию деятелей украинского движения, всего лишь «языком кучки полулегальной интеллигенции». В сложившемся положении эти деятели привычно винили царский режим, будто бы угнетавший «украинскую нацию», не дававший развиваться ее языку и культуре.

Однако со свержением царизма и последовавшим затем развалом Российского государства, в результате чего возникла отдельная Украинская республика во главе с Центральной Радой, кардинальных перемен в языковой сфере не произошло. Украинский язык по-прежнему оставался малораспространенным, несмотря на все старания новых властей насадить его в народной массе.

Навязываемое просто не воспринималось. К нему относились враждебно. Вполне компетентное свидетельство на сей счет принадлежит премьер-министру тогдашнего украинского правительства (генерального секретариата) Владимиру Винниченко. В январе 1918 года, спасаясь от наступавших красногвардейских отрядов, он бежал из Киева и, выдавая себя за обычного гражданина, восемь дней провел в поезде, тесно общаясь с крестьянами, рабочими, солдатами. «Я рекомендовал бы всем правителям и правительствам время от времени проехаться по своей земле в вагонах для скота, набитых их народом и, смешавшись с ним, послушать его, - отмечал впоследствии Винниченко. - Это полезнее, чем несколько десятков совещаний с парламентскими фракциями. Я в то время уже не верил в особую симпатию народа к Центральной Раде. Но я никогда не думал, что могла быть в нём такая ненависть».

Побеседовав с простыми украинцами, теперь уже отставной премьер-министр был поражен тем, «с каким презрением, злостью, с каким мстительным издевательством говорили они о Центральной Раде, о генеральных секретарях, об их политике. Но что было в этом действительно тяжёлое и страшное, так это то, что они вместе высмеивали и всё украинское: язык, песню, школу, газету, книгу украинскую».

О том же негативном отношении народа ко «всему украинскому», прежде всего - к языку, говорили многие очевидцы: белые и красные, петлюровцы и махновцы, нейтральные лица и даже иностранцы. В подавляющем своем большинстве жители страны оставались русскими. И главное, хотели ими оставаться дальше. Ни Центральная Рада, ни гетман Скоропадский, ни петлюровская Директория не смогли тут ничего изменить, хоть и пытались.

Не удалось это сразу и большевикам. Они объявили, что украинцы, «сами того не сознавая», являются самостоятельной нацией, отдельной от русской. Соответственно, у нации должен был быть и самостоятельный язык. Таковым назначили украинский. Революционеры считали своим долгом этот язык поддерживать, так как он «не загипнотизирован мертвой культурой прошлого». В отличие от русского – «языка вчерашней буржуазной культуры».

Но переименовать малорусов в украинцев и назвать их отдельной нацией оказалось легче, чем заставить отказаться от «буржуазного языка» в пользу нового. Последний так и оставался языком очень узкого круга «национально сознательных» деятелей.

В октябре 1922 года пленум ЦК КП(б)У вынужден был констатировать, что не только рабочие в городах, но и крестьяне в селах «недостаточно привыкли к украинскому литературному языку». Дальнейшие украинизаторские попытки власти считали нецелесообразными. Пленум постановил, что «язык преподавания в школах должен вводиться в соответствии с организованным волеизъявлением населения». На практике это означало возврат к русскоязычной системе образования. Насчет того, за какой язык выскажется большинство граждан республики, сомнений не оставалось ни у кого.

Власть больше не настаивала на признании украинского языка родным для коренного населения. Состоявшееся в декабре того же года совещание заведующих губернскими отделами народного образования подчеркнуло: «Родным языком воспитывающихся и обучающихся признается тот язык, на котором они преимущественно говорят и мыслят в своей повседневной трудовой жизни». А таковым языком для украинцев являлся русский. И на этом можно было бы ставить точку. Но вмешалась большая политика.

Заветной мечтой тогдашних обитателей Кремля была мировая революция. Наиболее перспективным направлением для ее развития казалась Азия, пребывавшая под колониальным гнетом. Туда обращали свой взор кремлевские стратеги. Там, по их мнению, следовало «на горе всем буржуям» раздувать революционный пожар. Однако в начале 1923 года перед мировыми революционерами замаячила еще одна перспектива.

14 марта Совет послов стран Антанты принял решение о включении Галиции в состав Польши. Поляки оккупировали эти земли в 1919 году, но формально их судьба оставалась нерешенной. Находившиеся в эмиграции лидеры украинского движения очень надеялись, что Антанта смилостивится над ними, выделит хотя бы часть галицкой территории для устройства украинского государства. Но западные лидеры предпочли проект создания сильной Польши.

Разочарование было огромным. Обиженные, униженные, оскорбленные вожди украинства обратились к красной Москве. Они предложили свое содействие в организации революции на западноукраинских землях, откуда ее затем можно было бы распространить на другие страны славянской Европы. Взамен украинские деятели просили об украинизации Малороссии, превращенной большевиками в Украинскую ССР. Для того, дескать, чтобы освобожденная Красной армией Галиция присоединилась к действительно украинской советской республике, близкой галичанам в языковом отношении.

Договорились быстро. Интересами внутренней политики советское компартийное руководство пожертвовало ради революционной мечты.

Уже в начале апреля 1923 года на собравшуюся в Харькове (тогдашней столице) партконференцию большевиков Украины внезапно приехал главный разработчик теории мировой революции Лев Троцкий. Неожиданно для многих на партийном форуме был поставлен вопрос об украинизации. Непосвященные в тайные замыслы делегаты удивлялись: «Зачем? Население этого не требует». Республиканское руководство разводило руками: «Это не наша инициатива». Троцкий продавил нужное решение. «Мало национальной равноправности, - говорил он, ссылаясь на Ленина. – Ее нужно нарушить в пользу угнетенных… Делом докажем, что рабочий класс принимает участие в судьбе угнетенных народностей».

В конце того же месяца соответствующее решение утвердил съезд РКП(б). Примечательно, что в докладе по национальному вопросу, сделанному на съезде Иосифом Сталиным, Украине внимание не уделялось. Сталин упомянул ее лишь дважды в общем перечне субъектов советской федерации. Говорил он исключительно о республиках Востока.

Это еще раз доказывает: разработанный в Кремле план «коренизации» (т.е. предоставления «ранее угнетенным» коренным национальностям республик преимуществ перед русским населением) задумывался только в расчете на восточные народности. «Коренизации» подлежали Закавказье и Средняя Азия. Украину, а вслед за ней и Белоруссию включили в этот список в последний момент. Сталин даже не дополнил свой текст соответствующими абзацами, потому, вероятно, что не успел изучить украинский и белорусский материал.

Украинизация стала местной разновидностью «коренизации». И вступив на сей путь, большевики уже не сворачивали с него. Выражением новой национальной политики стало постановление от 1 августа 1923 года. В нем отмечалось, что «признававшееся до сих пор формальное равенство» русского и украинского языков в республике «недостаточно», поскольку «жизнь, как показал опыт, приводит к фактическому преобладанию русского языка». Данное преобладание, по мнению авторов документа, требовалось устранить.

Иными словами: если жизнь приводит не туда, куда надо партии, то тем хуже для жизни. Выглядело несколько курьезно, но это была не шутка. Тут же началась мощная пропагандистская кампания в поддержку нового курса национальной политики. «Великий народ должен развиваться, - разглагольствовали партийные начальники, - должен сбросить накипь принудительной русификации, должен провести широкую украинизацию».

О праве людей выбирать язык обучения, учиться на родном языке власти забыли сразу. «Дети украинской национальности обязаны учиться изначально исключительно в школах украинских», - говорилось теперь в циркулярах по ведомству просвещения. От заведующих отделами народного образования потребовали срочно составить план увеличения количества украинских школ, причем именно «за счет русских».

В партийных верхах сознавали, что «русифицированные рабочие и крестьяне не захотят учиться украинскому языку и учить ему своих детей». Но церемониться с несогласными не собирались. Их объявляли «контрреволюционерами» со всеми вытекающими последствиями.

Столь жесткая политика давала необходимый результат. Протесты быстро подавили. Население заставили покориться. Например, комиссия ВУЦИК, проводившая ревизию низового аппарата советов на Волыни, уже в октябре 1923 года с удовлетворением отмечала: «Учителя сельских школ говорили, что крестьяне «постепенно уже примиряются» с тем, что их детей учат по-украински. Такое же «смиренное» отношение с оттенком легкого неудовольствия выявляли временами в разговорах и сами крестьяне».

Так же как в системе образования, принудительно проводилась украинизация органов управления, судопроизводства, прессы. Всем сотрудникам государственных учреждений приказывалось выучить украинский язык и перейти на него в течение шести месяцев. Не украинизировавшиеся в указанный срок подлежали «безусловному увольнению». Русский же язык отовсюду старались вытеснить. За ним признали только значение «средства общения с самым крупным национальным меньшинством на Украине».

Происходившее вызывало недоумение у рядовых коммунистов. «50% крестьянства Украины не понимает этого украинского языка, - писал, к примеру, в ЦК КП(б)У простой рабочий-партиец. – Другая половина, если и понимает, то все же хуже, чем русский язык. Тогда зачем такое угощение для крестьян?»

Зато бурно радовались переменам бывшие петлюровцы. «Все, чего мы, националисты, когда-то хотели, за что бились, сейчас стоит перед нами, - сообщал соратникам некий А. Харченко, вернувшийся на Украину из эмиграции. - Идите, стройте, работайте, простора - без конца!»

Восторги украинствующих фанатиков были вполне обоснованны. Большевики воплощали в жизнь их самые смелые мечты. И это, увы, было только начало!