«Покуда над стихами плачут…»

Так был назван памятный литературный вечер в Харьковской библиотеке Чичибабин-центра, посвященный 90-летию со дня рождения поэта-фронтовика Бориса Слуцкого.

Имя Слуцкого навсегда останется в ряду выдающихся русских поэтов, чье личностное становление пришлось на четыре страшных года Великой Отечественной войны. Некоторые с великой войны так и не вернулись или быстро, как предсказали сами, умерли от ран: Н. Майоров, П. Коган, С. Гудзенко, харьковчанин М. Кульчицкий, многие другие. Они ушли из жизни молодыми, подарив нам фронтовые шедевры, но так, в сущности, и не выписавшись. Однако Провидение оставило в живых для русской поэзии — в послевоенные годы — целую поэтическую плеяду: А. Тарковского, С. Липкина, Д. Самойлова, Ю. Левитанского, А. Межирова. И даже в этом ярком ряду Борис Слуцкий — особен и заметен.

Уроженец Славянска, он с трехлетнего возраста жил в Харькове, который покинул в 1937-м, отправившись на учебу в Москву — сразу в два вуза: юридический и одновременно Литературный имени Горького, незадолго до того созданный.

На фронте Слуцкий был тяжело ранен. Первые стихи опубликовал в 1941-м, а первую книгу стихов «Память» выпустил в 1957-м. Переводил из мировой поэзии.

Вместе с несколькими другими поэтами-шестидесятниками был снят Марленом Хуциевым в фильме «Застава Ильича» («Мне двадцать лет») — в известном эпизоде «Вечер в Политехническом музее».

Писал он много, наследие его велико. Что удивительно, во множестве оставленные им сочинения написаны ровно, кажется, почти без провалов. Так и хочется сказать — шедевр за шедевром. Значительная часть наследия Слуцкого — как его неподцензурных стихов, так и мемуарной прозы — была опубликована в СССР лишь после 1987 года.

Вспомним афористичные, жесткие, словно скрижальные, строки Бориса Рыжего (1974—2001), которого, увы, тоже уже нет с нами.

До пупа сорвав обноски,
с нар полезли фраера,
на спине Иосиф Бродский
напортачен у бугра.
Начинаются разборки
за понятья, за наколки.
Разрываю сальный ворот:
душу мне не береди.
Профиль Слуцкого наколот
на седеющей груди.

Этот молодой поэт, наш современник, подхватил ноту Слуцкого в русской поэзии. Потому и кажется нам, что поэт старшего поколения Дмитрий Сухарев, на протяжении многих лет устраивающий в Москве вечера поэзии поэтов-фронтовиков, на которых читает и поет их стихи в сопровождении бардов, хотел бы тоже быть автором этих строк молодого Рыжего. Поскольку не раз высказывал в стихах своё отношение к Слуцкому как к Учителю: «К поэту С. питаю интерес» (1972), «Рыжий остров» («Физики запели Слуцкого...», 1975), «Подражание Слуцкому» (2001) и других. Есть у Д. Сухарева и стихи высочайшего трагизма, написанные на кончину любимого поэта, — «Минское шоссе» (1986):

Ради будничного дела, дела скучного,
Ради срочного прощания с Москвой
Привезли из Тулы тело, тело Слуцкого,
Положили у дороги кольцевой.
…

А у гроба что ни скажется, то к лучшему,
Не ехидны панихидные слова.
И лежит могучий Слуцкий, бывший мученик,
Не болит его седая голова.

…

И стоим, как ополченье, недоучены,
Кто не втиснулся, притиснулся к дверям.
А по небу ходят тучи, а под тучами
Чёрный снег лежит по крышам и дворам.

Холодынь распробирает, дело зимнее,
Дело злое, похоронная страда.
А за тучами, наверно, небо синее,
Только кто ж его увидит и когда.

Это тоже зимний уход из земного мира, как и декабрьский чичибабинский, но у Слуцкого не начало, а излет зимы — конец тульского февраля 1986-го.

Стихи Сухарева впечатляющи и, как водится у мастера, последние две строки — стрелы навылет. Вместе с ним и с теми, кто стоял у гроба Бориса Абрамовича, мы словно выходим под затянутый тучами небосвод, исполненные трагического расставания. Кажется, на кончину Слуцкого это самое сильное сочинение в русской поэзии.

Эпитет «чёрный» побуждает вспомнить другую эпитафию — песню Окуджавы на кончину В. Высоцкого (1980): Белый аист московский на белое небо взлетел, / Чёрный аист московский на чёрную землю спустился. Ну и, разумеется, не забудем самое любимое нами окуджавское: Проливается чёрными ручьями / Эта музыка прямо в кровь мою...

Д. Сухарев — друг поэтов-харьковчан, участник Чичибабинского поэтического фестиваля 2007-го. Приведем цитату из его электронного письма от 13 мая 2009 года: «Вечер памяти Слуцкого в ЦДЛ решили сделать осенью. Я отметился записью для канала "Культура" и (с Мариной Бородицкой) для Радио России. По "Культуре" материал прошел 7 мая в новостях, днем показали не известный мне фильм о Слуцком, очень хороший. За кадром мой голос читал "Неоконченные споры", а потом и сам я в белой рубашечке говорил о том, как бы я составил сборник Б.А., но когда это снималось — не помню. По Радио России передача пройдет  14-го, в 16-30 по Москве.

Желаю успеха харьковскому вечеру и сердечный поклон всем его участникам и слушателям…»

Возвратимся к паре «Слуцкий—Бродский». При беглом взгляде может показаться, что они — поэтические антиподы. Однако процитируем глубокие замечания поэта и литературоведа, скончавшегося 7 мая 2009 года, то есть в день рождения Слуцкого, в Нью-Гемпшире, на 72-м году жизни, — Льва Лосева, отец которого, поэт Владимир Лифшиц, москвич, к слову, уроженец Харькова. В вышедшей в серии ЖЗЛ (Москва, «Молодая гвардия», 2006) книге «Иосиф Бродский. Опыт литературной биографии» Лосев пишет: «Лирика повседневности, поэтические ресурсы просторечия, умение открывать метафизическую подоплеку в простом и обыденном — всему этому Бродский учился у Слуцкого, которого помнил всю жизнь... Как правило, когда заходила речь о Слуцком, он читал по памяти харьковскую «Музыку над базаром» …

Бродского в Слуцком привлекали не социалистические мотивы, хотя антибуржуазности он и сам был не чужд, а сила стиха. Слуцкий открыл свободное пространство между выдохшимися стиховыми формами XIX века и камерным чистым экспериментаторством. Оказывается, достаточно только чуть-чуть варьировать классические размеры — и стих, не разваливаясь, приобретает гибкость. Слуцкий показал, что далеко еще не исчерпаны ресурсы богатых, но не броских, не отвлекающих без нужды внимание на себя рифм. <…> Вообще притворяющийся почти прозой стих Слуцкого насквозь пронизан скрепляющими его ткань поэтическими приемами… <…> Самое существенное, однако, что унаследовал Бродский от Слуцкого, или, по крайней мере, от того, что он прочитывал в Слуцком, это — общая тональность стиха, та стилистическая доминанта, которая выражает позицию, принятую автором по отношению к миру. Об этом Бродский говорил в 1985 г.: «Слуцкий почти в одиночку изменил тональность послевоенной русской поэзии. <...> Ему свойственна жесткая, трагичная и равнодушная интонация. Так обычно говорят те, кто выжил, если им вообще охота говорить о том, как они выжили, или о том, где они после этого оказались».

Весьма наблюдательно угадывает в Слуцком феномен Андрея Платонова Валерий Шубинский в эссе «Вещи и осколки»:

«Советская культура была по природе своей имитационной, а Слуцкий пробовал отказаться от имитаций. Вместо игры в Некрасова, в Гумилева, на худой конец, немудреной риторики a la поздний Маяковский, он стал просто изъясняться бытовым и газетным советским языком, приблизительно ритмизуя его и не слишком щеголевато рифмуя. Оказалось, что в этом поэзии больше… Но со всем этим Слуцкий не стал бы значительной фигурой, не замахнись он на самое болезненное: на экзистенциальные основы советского опыта, которые предполагалось принимать по умолчанию. Он же попытался их осмыслить, принять всерьез не негативно, а позитивно осмыслить. Что в каком-то смысле еще опаснее. «Здесь сосны от имени камня стоят, здесь сокол от имени неба летает», — это строки из первого (после войны) опубликованного стихотворения Слуцкого. Перенося на природный мир советские бюрократические речевые структуры, Слуцкий их не пародирует, а вскрывает их сущностный, бытийный смысл. Но как только этот смысл вскрывается, он начинает разрушать железобетонный идейно-языковой блок. В нем образуется какой-то, я бы сказал, платоновский вирус. Образуется трещина, в которую постепенно сливаются все идеи, слова и вещи. Остается, опять-таки, структура речи. Но это же не трепетная и электрическая структура речи наследников Серебряного Века. Эта структура сама по себе жить не может, а наполнять ее, как многие, несоветскими смыслами (религиозными, либеральными и проч.) Слуцкий не захотел. Он просто сошел с ума, замолчал, а после умер».

Поясним:после кончины жены Татьяны в 1977 году Слуцкий ушел в глубочайшую депрессию, потерял всяческий интерес к жизни и не написал более ни строчки.

Следует нам сказать и о пока что, увы, несбывшемся. Итогом прошедшей в декабре 2008-го Недели русского языка, инициированной депутатами Харьковского облсовета, стало принятие участниками конференций и круглых столов резолютивного Заявления, в котором есть, в частности, и такие пункты:

«Участники Конференций и круглых столов ходатайствуют перед Харьковским областным советом: ...

4. О проведении ежегодных Русских чтений. Начать цикл с 90-летия поэта Б. А. Слуцкого (8 мая 2009 г.) ...

... ходатайствуют перед Харьковским городским советом:

1. О рассмотрении вопроса об установке мемориальных досок на зданиях, связанных с пребыванием в Харькове выдающихся деятелей русской культуры (И. Бунина, И. Айвазовского, М. Врубеля, П. Чайковского, И. Алчевского, С. Есенина, О. Мандельштама, А. Чехова, А. Ахматовой, М. Волошина, Б. Слуцкого, С. Рахманинова, М. Щепкина, А. Островского, В. Белинского, С. Таирова и др.).

Рассмотреть вопрос возможности установки памятников некоторым известным деятелям русской словесности, в частности, поэту Борису Слуцкому, а также поэту Борису Чичибабину».

Однако в кризисной суматохе этот «малый юбилей» остался в тени, попав, кроме прочего, в зазор меж двумя важными датами: 200-летием Н. В. Гоголя и Днем Победы.

Но заметим, что кризис кризисом, а жизнь, в том числе и жизнь русской культуры, в Харькове продолжается. Да и разве мы жили когда-то вне кризисов?

Борис Абрамыч — человек Харькову не чужой.

Символично, что вечер памяти Слуцкого прошел именно в Чичибабин-центре.

Слава Богу, у харьковчан есть два больших поэта — Слуцкий и Чичибабин. Если о Харькове кто-то где-то и вспоминает, то, быть может, в первую очередь благодаря этим двум Борисам. Мы предлагали и продолжаем настаивать: обоим Борисам в Харькове должны быть установлены памятники! Причем, не в тихих малодоступных углах, а в местах видных, заметных. Лично мне видится в этом смысле уместной даже и площадь Конституции, бывшая Николаевская. (Как лауреат Харьковской муниципальной премии имени Слуцкого поддерживаю эту идею Андрея Дмитриева, лауреата Харьковской муниципальной премии имени Чичибабина.)

Памятники Харькова — вносят свою лепту в становлении нас как харьковчан, патриотов своего города. Повсеместно должны обращать на себя внимание горожан памятники творцам — воинам-защитникам, поэтам, музыкантам, архитекторам, художникам, достойным общественным и государственным деятелям, жившим в нашем городе, а не маловразумительный, если не сказать хлеще, «сокил на столбе», визуально отсылающий, по впечатлениям многих, к третьему рейху.

Рано или поздно в Харькове появится памятник одному из выдающихся русских поэтов второй половины ХХ века Борису Абрамовичу Слуцкому. Но лучше бы — не откладывать, пока нынешняя псевдоукраинская пропаганда не вымыла из сознания поколений остатки общей культурной памяти.