Светлейший князь Воронцов. Забытые дела и труды

Нынешние украинские власти старательно вытравливают, затушёвывают просветительскую, цивилизаторскую деятельность Российской империи на территориях Малороссии и Новороссии. С учётом того, что подобную задачу на разных этапах ставили перед собой и большевики, борясь с «наследием проклятого царизма», а во время Великой Отечественной войны – немецкие оккупанты, то к настоящему дню некоторые значительные деяния и памятники русской культуры оказались плотно укрытыми мёртвым льдом забвения.

***

О деятельности светлейшего князя* Михаила Семёновича Воронцова в Крыму, Одессе, на Кавказе известно достаточно широко; знамениты оставленные им дворцы в Алупке, Одессе, Петербурге… О деятельности Воронцова в центральной Малороссии известно мало. Скажем, о Мошногорском дворце Воронцова ныне помнят лишь единицы. От него камня на камне не осталось.

Мы не всегда ленивы и нелюбопытны

Граф М.С.Воронцов, поучаствовав во всех войнах своего времени, в 37 лет, в 1819 году женился на Елизавете Ксаверьевне Браницкой, наследнице владений Потёмкина. В качестве приданого граф получил Мошенско-Городищенское имение, расположенное в 150 километрах по Днепру ниже Киева. Ландшафтной достопримечательностью имения оказались горы – невысокие, до двухсот метров, но живописные. Графу имение понравились, а то, что он счёл недостатком – близость обширных болотистых топей, неудобство водного пути (12 вёрст от Днепра до гор), плохо развитое сельское хозяйство и абсолютное отсутствие всякой промышленности, – взялся исправить. В результате на прорытом его волей канале уже в 1823 году появился пароход (к слову сказать, первый во всём Днепро-Черноморском бассейне), были осушены тысячи гектаров болот, проложены дороги, открыты школы, построены десятки мельниц, верфи и производственные мастерские, усовершенствовано сельское хозяйство. В Мошенских горах возник огромный парк, выстроен разноуровневый дворец в 80 комнат и гостевые дворцы поменьше, организован зверинец, в котором поселились заморские ламы – подарок императора; в селе Мошны и других сёлах выстроены церкви. А на первом горном кряже взвилась в небо белая таинственная Башня Святослава…

Эта Башня для наших широт - строение совершенно диковинное. В основании она имела треугольное двухэтажное здание с тремя зубчатыми башенками по углам. Пятигранный ствол, с винтовой лестницей внутри, возносил стеклянный фонарь над кряжем на высоту 60-ти метров. Это высота современного 20-этажного дома! В хорошую погоду с верхней точки можно было разглядеть купола Киевской Лавры и всю степь за Днепром чуть ли не до Полтавы.

Современников занимал вопрос: почему башня названа «Святославом»? В знаменитом пушкинско-некрасовском «Современнике» в 1853 году был помещён очерк М. Грабовского** «Парк князя М.С. Воронцова в Киевской губернии». Примечательно, что от исторических романов Грабовского и следа не осталось, но вот его очерк оказался подлинно историческим: основные сведения о парке, о коллекциях дворца, о порядках, в нём заведённых, нам известны именно из него. Первое, что поражало странника, попавшего в имение, – гостеприимство. Это притом, что сам Воронцов в Мошногорье бывал не часто. Грабовский пишет: «Для прибывших отворяют не только сад, но и дом. Весьма часто даже приглашают занять для помещения жилые покои его сиятельства: услуга драгоценная… Конечно, такая обходительность есть выражение ласковости и благосклонности владетеля…» Грабовский описывает интерьеры дворцовых помещений, виды из окон, а также примечательную коллекцию живописи: «…просвещённый владелец парка, имея в различных краях России свои поместья, желал, чтобы дворцы его выражали собою характер местности и вызывали воспоминания о том крае, в котором находятся. Вот почему встречаете здесь портреты первых князей южной России и изображения гетманов казацких от Хмельницкого до гайдамака Мамая…». Чрезвычайно любопытно описание самого парка: «Парк очень обширен… в ту самую минуту, когда посетители решаются идти пешком, перед ними являются маленькие четырёхместные кабриолетки… В каждую запряжены по четыре маленькие английские лошади, с подстриженными гривами. Жокеи так проворны и ловки, лошади так приучены к шибкой рыси, что экипажи несутся с быстротою ветра по аллеям чудного парка…»

Воронцов, Святослав и другие

По поводу названия Башни Грабовский пишет: «…я не имел возможности положительно узнать причину его наименования… Неизвестно, во имя которого именно из Святославов построена эта башня, - вероятно, во имя сына Ольги, героя болгарского…»

Действительно, среди Рюриковичей можно насчитать одиннадцать Святославов. Но Грабовский, вне сомнений, правильно догадался – «во имя сына Ольги». И вот почему. Воронцов, как и Святослав Игоревич, воевал и на Кавказе, и на Балканах. Порой пути их совпадали след в след.

Горы – это бурная и счастливая молодость Воронцова. Начав служить в действующей армии в 21 год именно на Кавказе и чуть там не погибнув, в 1810 году Воронцов был отправлен «с особым отрядом» на Балканы, где занял ряд городов, в том числе и знаменитую в будущем Плевну.

Конечно, Воронцов помнил, чьими военными тропами он ходит.

Великий князь Киевский Святослав Игоревич, сын Ольги Благоверной, правил 18 лет. С младых ногтей «дела земские его интересовали мало; его тянуло к военным предприятиям в отдалённых землях»... В битвах с хазарами он «проник» на Каму и Волгу, а потом на Кавказ. Радикально решив «хазарский вопрос», уничтожив каганат, Святослав обнаружил свои интересы в Дунайской Болгарии. Правильнее сказать – это дружественная Византия, опасаясь грозного болгарского соседства, обратила туда его оружие. Успех Святослава 968 года был грандиозен: он покорил многие города и был близок к полному захвату Болгарии. Однако столь яркий полководческий талант русского князя Византию беспокоил больше, чем неприятное соседство болгар. Греки спровоцировали поход недавних союзников Святослава, печенегов, на Киев… При очередном возвращении на Русь полководец погиб в сражении на днепровских порогах. Предание гласит, что печенеги из его черепа изготовили чашу.

Примечательно, как тонально непохоже понимали начало истории Руси и роль в этой истории Святослава Пушкин и Шевченко.

В знаменитом письме Пушкина П.Чаадаеву (от 19 октября 1836) читаем: «… Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные усобицы – разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов? <…>»

Шевченко, проплывая в 1857 голу по Волге мимо Жигулёвских гор, припомнил вдруг Мошенские горы и набросал в дневнике (надо сказать не блеснул, запись похожа на цитатник лакейской): «Не мог я дознаться на каком народном предании основываясь, покойный князь Воронцов назвал в своих Мошнах гору обыкновенною Святославовою горою, с которой будто бы этот пьяный варяг-разбойник любовался на свою шайку, пенившую святой Днепр своими разбойничьими ладьями. Я думаю, это просто фантазия сиятельной башки и ничего больше. Сиятельному англоману просто пожелалось украсить свой великолепный парк башней вроде маяка, вот он и сочинил народное предание, приноровил его к местности, и аляповатую свою башню назвал башнею Святослава. А Михайло Грабовский (не в суд будет сказано) чуть-чуть было документально не доказал народного предания о Святославовой горе». В тот день поэт отчего-то был чрезвычайно не в духе и всё перепутал. У Грабовского нет и слова о народном предании. Комментаторы «Дневника», явно краснея, отметили, что Шевченко в тот день, 7 сентября, ошибся, углядев будто бы у Волги высокий берег левый (на самом деле – правый). Ну, а высказывание о Воронцове оставим на совести Кобзаря и отнесём к «дёгтю», который, по словам Гоголя, был свойственен его литературному дару.

В «Хаджи Мурате» Воронцов характеризуется Л.Н. Толстым иначе, а именно как «человек редкого в то время европейского образования, честолюбивый, мягкий и ласковый в обращении с низшими и тонкий придворный в отношениях с высшими». Административную волю генерал-губернатора Воронцова характеризует принадлежащая ему фраза: «Если бы здесь было нужно исполнение закона, то государь не меня бы прислал сюда, а свод законов». При этом он был человеком вполне либеральных взглядов – в своих владениях заменил барщину оброком (в современной терминологии – платой за аренду); к репрессированным бывал лоялен. Характерный пример. Писатель Александр Бестужев-Марлинский после Сенатской площади и Якутска был направлен солдатом на Кавказ. Воронцов ходатайствует перед государём освободить литератора от воинской службы, «чтобы он мог быть полезным отечеству и употребить свой досуг на занятие словесностью». Государь ответил основательно (но, кажется, не без юмора), трудно удержаться, чтобы не процитировать: «Бестужева не туда нужно послать, где он может быть полезен, а туда, где он может быть безвреден».

Воронцов прослужил отечеству 50 лет. В 71 год, в 1853 году, «чувствуя крайний упадок сил, просил государя уволить его от службы». Через год государь исполнил его просьбу. «Дела и труды его так велики и разнообразны, - сказал архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий (Борисов) при погребении Воронцова в Преображенском соборе Одессы 10 ноября 1856 года, - что в лице его работал и подвизался, кажется, не один человек, а как бы некое собрание лиц...»

Гибель Парка

В неопубликованном очерке черкасского краеведа Владимира Мануйлова дана картина гибели дворца: «В конце октября 1919 г. под вечер банды из окрестных сёл на 50-ти подводах напали на дворец, с дикими пьяными криками начали его грабить. Тащили на подводы всё, что попадалось под руки, срывали гардины, портьеры… подушки… посуду, лёгкую мебель». Добрались и до винного подвала, чиркнула спичка. «Скопившиеся там пары спирта мгновенно взорвались, и начался пожар…». Раскрепощённые люди с пользой для себя попытались реализовать лозунг «Мир хижинам, война – дворцам!» Но мир они обретут не скоро. А когда обретут, примутся разбирать парковые строения. Многие годы жители окрестных сёл вывозили из имения кирпич. Разобрали хозяйственные постройки, потом черёд наступил крепким стенам дворца, следом – фундаментам. При этом, как водится, всё время искали «графские сокровища», помногу раз просеивая мусор пожарищ, перекапывая всё, что возможно...

В годы поздней советской власти на территории парка были организованы кардиологический санаторий и пионерский лагерь, существующие в каком-то виде и поныне.

Да, но что же Башня?..

Николай Никитович Черныш, 1933 года рождения, житель села Будище (расположено точно под Башней) несколько лет назад рассказывал автору этих строк: «Мне було десять, осень была. Завезли немцы тротил машиною, организовали хлопцев, те носили тротил на плечах до башни. Потим, как положили, як шморгнуло! то верхняя надстройка (пятигранник) как подскочит! и сюда, на низ повалилась… как надстройка упала – зашумело всё... И пылью затянуло, не стало видно ничого. Потим развинулось, и башни не стало».

После войны щебнем от Башни вымостили какую-то дорогу через лес, местные показывают: «От первого мостка до канавки».

Вид с башни в третьем тысячелетии

Европа являет миру разные лики; иногда чудовищные – то Наполеона, то нацистскую Германию, то НАТО. Версия, что немцы взорвали Башню как наблюдательный пункт партизан – достойна и внимания, и проверки, но по ряду причин представляется сомнительной. По сути, это была акция Европы по стиранию памяти о выдающемся полководце древней Руси Святославе Игоревиче.

Мы оказались современниками и участниками восстановления святынь, имеющих сакральное значение для русской цивилизации. Восстановлен в Киеве Успенский собор (заметим, не в первоначальном, Богородицей установленном виде, а в более позднем), восстановлен в Москве Храм Христа Спасителя… Но многое ещё лежит в щебне. Памятник Святославу, созданный Воронцовым на горном кряже над Днепром, был ещё и русским ответом печенегам всех времён. Наша благодарная память о Воронцове ныне такого же рода – ответ варварству ХХI века.
________________-

* По поводу титула необходимо сделать пояснение. Граф М.С.Воронцов (1782-1856) в августе 1845 г. был «высочайше пожалован в Княжеское Российской Империи достоинство», к Пасхе 1852-го - «высочайше пожалован титулом Светлости».
** Михал Грабовский (1804-1863), польский литератор, исторические романы печатал под псевдонимом Эдвард Тарша.