Увидеть и понять друг друга… (II)

Часть I

Несколько неожиданно, но правдиво

Повторюсь: традицией европейского представления о татарах стал образ немытого, но дисциплинированного лучника на невысокой, но выносливой лошадке, проводящего свою жизнь в погоне за терпилами-славянами. А в перерывах – кочующих со своими юртами за стадами скота.         

Но если это и верно, то для ранней истории кочевников. А при близком рассмотрении более поздних эпох – не получается. Да, набеговые формы ведения хозяйства имели место, но были далеко не главными.

В основе той же буджакской экономики лежало скотоводство. Скота было много. Джиованни Лукка, итальянский монах-доминиканец, живший в 1625-1634 годах в Крыму, однажды спросил принимавшего его ногайца Демир-мурзу: а сколько голов скота в его стаде, пасущемся вокруг его кибитки? Оказалось 400 000! «Вот почему они никогда не остаются на одном месте, а беспрестанно переходят, отыскивая новых пастбищ» (Д. Лукка).

Но не все – и не всегда. Потому что другой основой ногайской экономики было, как это ни странно звучит, земледелие. Ведь буджаки жили на плодороднейших землях, которые сами называли «кара чук» – «чёрная земля»: по свидетельству и западных (Иоганн Тунманн, шведский историк XVIII века), и восточных (Эвлия Челеби, турецкий путешественник XVII века) авторов, урожайность проса и ячменя там была «сам-сто».

А земледельческим традициям татар насчитывались уже сотни лет. Иософат Барбаро, венецианский дипломат XV века, блестящий разведчик и рассказчик, проживший среди татар 16 лет, писал так:

«Около февральского новолуния устраивается клич по всей орде, чтобы каждый, желающий сеять, приготовил себе все необходимое, потому что в мартовское новолуние будет происходить сев в таком-то месте, и что в такой-то день такого-то новолуния все отправятся в путь. После этого те, кто намерен сеять приготовляются и уговариваются между собой, нагружают телеги семенами, приводят нужных им животных и вместе с женами и детьми направляются к назначенному месту. Там они пашут, сеют и живут до тех пор, пока не выполнят всего, что хотели сделать. Затем они возвращаются в орду. Хан поступает со своей ордой так же, как мать, пославшая детей на прогулку и не спускающая с них глаз. Поэтому он объезжает эти посевы…

Земли там плодородны и приносят урожай пшеницы сам-пятьдесят — причем она высотой равна падуанской пшенице, — а урожай проса сам-сто. Иногда получают урожай настолько обильный, что оставляют его в степи...»

И это в XV веке, в излучине Дона! В Буджаке земля гораздо плодороднее. И там буджаки тоже сеяли «пшеницу, рожь, особенно ячмень и просо» (Тунманн). Почему ячмень и просо – это ясно. Ячмень – для кормежки боевых коней. А просо: ну что ж, война приходит и уходит, а выпить хочется всегда. И пили в основном просяную бузу. Вот так, совершенно неожиданно, возникает образ татарина-пахаря, идущего за плугом, запряженным волами. Лошадью – нельзя! Это слишком благородное животное. И как результат такого труда, возникал другой неотъемлемый атрибут оседлой жизни – дома, города и села.

Да, действительно, во времена Чангиз-хана и его первых наследников татары не любили городской оседлой жизни. А зачем? Их города двигались вместе с их стадами. Плано де Карпини однажды по дороге в ставку Великого хана даже испугался: «… утром мы встретили повозки Скатая (родственника Бату-хана, который правил небольшой ордой в 500 человек – автор), нагруженные домами, и мне казалось, что навстречу мне двигается большой город». Так оно и было: движение повозок с юртами и кибиток было таким плавным и слаженным, что между ними перебрасывались дощатые настилы, выполнявшие роль улиц. Можно было обойти всех, ни разу не спустившись на землю. Ну вот, а вы говорите: беспорядочная и дикая орда!

Хотя и дома были не в новость. Гийом Рубрук вспоминал, как в Каракоруме (столице Монгольской империи) их подкармливала «одна женщина из Метца, по имени Пакетта… У нее был молодой муж, русский, от которого у нее было трое маленьких мальчиков, очень красивых. Муж ее умел строить дома, что считается у них выгодным занятием».

А спустя две сотни лет тот же Барбаро, продолжая диалог с воображаемым оппонентом, так отвечал на воображаемый вопрос: «Если бы ты спросил меня: «Они, значит, бродят, как цыгане?» «Я отвечу отрицательно, так как — за исключением того, что их станы не окружены стенами, — они представляются нам огромнейшими и красивейшими городами».

Ну с огромнейшими и красивейшими в Буджаке не получилось, но городков и сел был немало. Челеби описывает путь из Бендер на восток, в Крым: «…мы направились на восток и прибыли в село Еникёй, а затем в села Копан, Левонта, Талмаз и через семь часов пути прибыли в село Базар-Чабручи. По пути отсюда мы миновали благоустроенные, похожие на городки села Султан-Савати, Коркмаз, Хаджиханкышла».

Что такое «село буджакских татар»? К примеру, Татарбунары -  далеко не самое «благоустроенное» село: «В прилегающем к крепости посаде имеются двести крытых камышовыми плетенками домов бедного люда, постоялый двор, одна… баня, виноградники и сады». Но в таком случае крохотные Татарбунары имели не менее 1 000 жителей, гостиницу и общественную баню. Неплохо для «немытых кочевников»?

Это в селах… А как выглядели города?

Вот посад (неукрепленная часть города) Аккермана у Челеби: «В нем тринадцать кварталов. Все дома в них деревянные, с верхними этажами, крыты тесом, имеют деревянные дворы, окружены виноградниками и садами; они очень привлекательны. Некоторые дома, жилые постройки, кофейни крыты тростником или камышом. Из мечетей великолепна мечеть султана Баезида, старинная и простая на вид, Мечеть хана Менгли-Гирея, мечеть Ваиз-джами, мечеть султана Селима хана — все это большие подарки татарских ханов. В семнадцати местах имеются начальные школы, и, к слову сказать, великолепна школа, расположенная в торговых рядах, много есть и домашних бань. Здесь расположены лавки от каждого ремесленного цеха, но бедестана (крытого рынка – Авт.) нет. В восточной и южной [частях посада] бесчисленные виноградники и сады».

Но все это – мелочь по сравнению с тем, что придумали жители Килии. «Перед этой крепостью на реке Дунай эмин-ага (наместник города) соорудил огромный рыбный садок». Течение реки было перегорожено вбитыми в дно бревнами и «эти вбитые сваи обвивают длинными лозами… и опускают эти навитые лозы до самого дна Дуная… часть реки получается огороженной наподобие загона. Из него не может выйти рыба размером даже в пядь». А на самой середине Дуная (красиво жить не запретишь) «вбивают несколько сот свай и на них устанавливают временную постройку с кофейней и множеством комнат, и на уровне воды [в полу] делают окошки». Вот такая была рыбалка – с кофе, свежей осетринкой и отдельными «нумерами».

Рыбу «брали» роскошную: били «10—15-аршинных белуг и 5—8-аршинных осетров», с одной белуги снимали по 5-6 кентаров икры (1 кентар – 58 килограммов).

Именно так, если вчитываться в свидетельства современников, пропадает образ «дикого татарина» и возникает народ, создавший на своей земле и доходное земледелие, и высокий уровень «рыбной промышленности». То, что сейчас называется «первичной экономикой». То есть – «экономикой, гарантирующей физическое выживание».

 Ну а что до набегов на соседей, то – что поделаешь, время было такое. Охота на себе подобных – это самый древний вид спорта в истории человечества. Разве что в нынешнее время орудия охоты покруче.

Но история татарского Буджака подходила к концу. Спустя сто лет после Челеби, во время русско-турецкой войны 1768—1774 годов, русская армия перешла Южный Буг – и, громя все татаро-турецкие войска, до которых могла дотянуться, «скатилась» вниз по Пруту, заняла Буджак и перенесла военные действия на другую сторону Дуная. А еще через четыре десятка лет, в 1812-м, по условиям Бухарестского мира между Россией и Турцией Буджак вошел в состав России. На ближайшие пару веков.

Татары после Ясского мира частью ушли за Дунай, в Добруджу, частью – на Кубань и Северный Кавказ. А татарские набеги на север прекратились.     

Так кто же мы, нынешние украинцы?

…«Еуропейці» несутся от татарского пращура, сверкая пятками, а степной дикарь летит им вслед на косматой лошаденке: «Діточки, куди ж ви? Я ж ваш батько!»