«За русским языком большая традиция»

На Украине любят Международный день родного языка. Правда, что такое родной язык представляют далеко не все. На мой взгляд, одно из наиболее удачных определений дал русский ученый (малорус по происхождению) Дмитрий Овсянико-Куликовский: «Родной язык – это тот, который, будучи усвоен человеком с детства, стал для него привычным, удобнейшим, необходимым органом мысли… Тот, на котором человек непроизвольно мыслит, и который служит ему не столько для передачи мысли другим, сколько для создания его собственной мысли. На нем он молчаливо думает, на нем он видит свои сны, и он же является всегда готовым средством выражения его чувств, его настроений и страстей, всех интимных движений души».

Украинские «национально сознательные» деятели, не отрицая массовой русскоязычности украинцев (трудно отрицать очевидное), заявляют, что такое положение сложилось из-за «насильственной русификации». Дескать, веками царский, а затем и советский режимы русифицировали украинцев. Значит, русский язык украинцам не родной, а силой навязанный.

Так ли было на самом деле? Чтобы ответить на этот вопрос, стоит вспомнить, что еще каких-нибудь сто лет назад малорусы (ныне называемые украинцами), великорусы и белорусы считались единой русской нацией. Соответственно, русский литературный язык развивался как общерусский, общий для всей исторической Руси, в том числе для той ее части, которая сегодня называется Украиной. У истоков формирования этого языка стояли именно малорусские писатели. Многие из них, переселившись во второй половине XVII – начале XVIII веков из Юго-Западной Руси (Украины) в Русь Северо-Восточную (Великороссию), приняли деятельное участие в литературной жизни Русского государства. В результате, как констатировал видный украинский деятель Михаил Драгоманов, «литературный язык западнорусский стал общим русским».

В свою очередь, известный украинский писатель Иван Нечуй-Левицкий, изучая исторические документы середины XVIII века, заметил, что священники Правобережной Украины (входившей тогда в состав Речи Посполитой) писали «русским языком, более чистым, чем у Тредиаковского» (крупного великорусского поэта того времени). «Где же они б выучились языку русскому, когда они жили за границей, в Польше, и даже никогда не слыхали русского или великорусского языка?» – ставил вопрос писатель. И объяснял, что «русский язык вышел из киево-украинского языка».

«Великорусская литература (Кантемир, Ломоносов, Сумароков, Державин) сама тогда омалорусилась… – отмечал Нечуй-Левицкий в письме к Михаилу Грушевскому. – Эти великорусские писатели пошли на Украину почти как свои по языку: их понимали».

Как видим, русский литературный язык для малорусов того времени (конец XVII – первая половина XVIII веков) нельзя было назвать чужим. А до тех пор языком литературы на Руси был церковно-славянский, общий для Великороссии и Малороссии.

Не стал русский литературный язык чужим и в дальнейшем. «Для развития литературной речи «малорус» Григорий Сковорода сделал не меньше «великоросса» Михаила Ломоносова, – подчеркивал русский историк Николай Ульянов. – А потом следуют поэты – Богданович, Капнист, Гнедич, вписавшие вместе с Державиным, Херасковым, Карамзиным новую страницу в русскую литературу. И так вплоть до Гоголя».

Вполне естественно, что созданный и развивавшийся при энергичном участии малорусов язык был принят ими в качестве литературного. Принят как интеллигенцией, так и простым народом. Разумеется, многие люди использовали при общении не литературную форму речи, а местные просторечия, простонародные говоры. Лексикон этих просторечий ограничивался минимумом, необходимым в быту. Если же у простолюдинов возникала необходимость затронуть в разговоре тему, выходящую за рамки обыденности, недостающие слова они черпали из языка образованного общества, то есть из русского литературного. При этом простые люди совершенно обоснованно считали разновидностями одного русского языка и литературную речь, и собственные говоры.

«Ежедневно мы говорим в деревне с простым народом по-русски без всяких переводчиков. …Сами же эти простые люди рассмеялись бы, если бы мы, говоря с ними, стали их уверять, что они нас не понимают и приводили бы к нашему разговору переводчика», – отмечал профессор Киевского университета Сильвестр Гогоцкий.

По мере распространения просвещения количество малорусов, пользовавшихся литературным языком как средством повседневного общения, увеличивалось. Число же говоривших «по-простому» (на наречиях) – уменьшалось. «Народ сам, становясь грамотным, чувствует инстинктивное влечение к усвоению общерусского литературного языка», – констатировал еще один университетский профессор и литературовед Николай Дашкевич.

Иными словами, литературный язык становился языком разговорным для все большей части населения. Это была не «насильственная русификация», а нормальный результат нормального культурного развития. Что же касается пресловутых «Валуевского циркуляра», «Эмского указа» и прочих запретительных актов, на которые так любят ссылаться украинские «национально сознательные» деятели, то все эти запреты были направлены не против малорусского (украинского, если хотите) языка, а против его использования в антигосударственных целях.

Пояснять широкую распространенность на Украине русского языка какими-либо насильственными мерами властей не только не правомерно, но и не логично. Ну хотя бы потому, что масса народа, не затронутая культурными влияниями «сверху», тянулась к этому языку, как к своему. Тянулась добровольно. И отдавала ему предпочтение перед местным малороссийским наречием.

В доказательство этого стоит, наверное, привести несколько свидетельств. Все они принадлежат лицам из числа «национально сознательных» деятелей – украинофилов, украинизаторов. Речь в них идет о необразованном сельском населении. Как известно, русскоязычность представителей высших слоев малорусского населения принято объяснять их «обрусением» под влиянием внешних обстоятельств: получили образование на русском языке, служили в русской армии, работали и проживали в русскоязычной городской среде и т.п. Фигуранты в ниже приводимых примерах – обычные крестьяне. Они никогда не учились в школе, как правило, не служили в армии, жили и трудились в селе. И тем не менее…

Сохранилось признание видной украинофилки Христины Алчевской. Занимаясь просветительской деятельностью, она пожелала узнать, как воспринимаются народом распространяемые ею книги. С этой целью Алчевская отправилась в одно из сел Екатеринославской губернии, где стала читать художественные произведения вслух неграмотным крестьянам.

Контингент слушателей состоял из нескольких десятков человек, всю жизнь проживших в селе и никогда не учившихся в школе. Этих слушателей никак нельзя было отнести к числу русифицированных. Но они прекрасно понимали читаемые им произведения русских писателей: Пушкина, Жуковского, Лермонтова, Гоголя, Островского, Достоевского, Писемского, Льва Толстого, Мельникова-Печерского, Гаршина, Успенского.

Прочитанное живо обсуждалось и комментировалось. Мало того, эти произведения воспринимались крестьянами с большим интересом, чем произведения на малорусском наречии. Украинофилка убедилась в том, сопоставляя реакцию крестьянской публики на произведения Александра Островского и известного малорусского драматурга («отца украинского театра», как его называли украинофилы) Марка Кропивницкого. Русский язык в Екатеринославской губернии явно не был чужим.

Не был он чужим и в иных малорусских регионах. Об этом, в частности, свидетельствовал другой видный украинофил Федор Уманец. «Несмотря на литературное предложение, несмотря на весьма замечательные таланты, предлагавшие свои услуги, народ упорно игнорировал свою народность, – сокрушался он. – Ему твердят о том, что из него может выйти нечто великое, а он упорно держится набитой дороги. Даже в Подольской губернии, как известно, всего менее испытавшей великорусское влияние, народ не только не стоял за малорусскую грамотность в народных школах, но, как положительно известно людям непредубежденным и поставленным в близкие отношения к народу, был почти против нее».

После революции 1917 года деятели украинского движения попытались убедить простых людей отказаться от русского языка в пользу украинского. «На протяжении прошедшего лета мне несколько раз довелось с церковного амвона и в частных собраниях пояснять прихожанам цель и значение родной школы (обучения на украинском языке – Авт.). Как ни странно, люди всегда реагировали на мои слова упорным молчанием», – рассказывал некий «национально сознательный» священник П. Герега из той же Подольской губернии. И делал вывод: «За русским языком большая традиция».

А крупный украинский деятель, долгое время исполнявший роль «денежного мешка» украинского движения, Евгений Чикаленко жаловался, что в Ананьевском уезде Херсонской губернии (откуда сам Чикаленко был родом) крестьяне выступили против украинизации школ и доказывали, что русский язык им более понятен, чем украинский. «Много еще нужно будет агитировать среди украинского населения за украинскую школу», – заключал деятель.

Большевики, затеявшие тотальную украинизацию Малороссии, столкнулись с данной проблемой несколько позже. «Широкая публика… предпочитала пользоваться школой, в которой учили языком буржуазии (московским!), языком, к которому подтягивалось и зажиточное крестьянство», – констатировал «национально сознательный» деятель Антон Крушельницкий, сообщая о трудностях в украинизаторских преобразованиях, затеянных советской властью. Крушельницкий говорил о зажиточном крестьянстве (кулаках – по тогдашней терминологии). Не лучше (для «национально сознательных») обстояло дело и в крестьянских низах. На 1-м Всеукраинском съезде беднейшего крестьянства в 1920 году лишь 22,7% выступлений было на украинском языке.

«Украинские крестьяне всегда пытались учить своих детей именно русскому языку, – негодовал ярый украинизатор Израиль Кулик (переименовавшийся по случаю украинизации в Ивана, а позднее возглавлявший Союз писателей Украины). – Такого рода тенденцию со стороны украинских крестьян мы замечаем и теперь».

Это только некоторые свидетельства из многих. Они убедительно доказывают, что русский литературный язык был принят украинским народом. Принят потому, что не был чужим. Русский язык – свой и для малорусов (украинцев), и для великорусов, и для белорусов.

«Русская культура и русский язык очень сильны на Украине, – признавал видный украинский учёный и государственный деятель министр народного просвещения при гетмане Скоропадском Николай Василенко. – На них воспитывалась вся украинская интеллигенция. Говорить, что эта культура навязана народу, значит, по-моему, говорить заведомую неправду. Русская культура имеет глубокие корни в сознании украинского народа».

В заключение добавлю, что русскоязычными были почти все украинские (т.е. творившие на малорусском наречии) писатели дореволюционной поры – от Ивана Котляревского до Панаса Мирного. Это, в общем-то, и неудивительно, ибо большинство из них происходило из культурного слоя общества. Но и писатели, вышедшие из народных низов, отдавали предпочтение языку русскому. Архип Тесленко, Владимир Самийленко, Владимир Винниченко, Андрей Головко и другие, признающиеся ныне литературными классиками, начинали творческий путь именно с русским языком. К украиноязычному творчеству они перешли позднее и по одной причине – в украинской литературе было меньше конкуренции, добиться успеха было легче, чем в русской литературе. Однако, переходя к литературному творчеству на малорусском наречии (или на украинском языке), они не отрекались от русского языка. Например, украинский деятель и поэт Павел Грабовский имел все основания писать галицкому литератору Ивану Франко: «У нас по Украине много таких, которые пишут по-украински, а говорят по-московски». Грабовский спрашивал, так ли обстоит дело в Галиции?

А в Галиции с языком была особая история.