Информационно-аналитический портал
ссылка

Львовский процесс: еще один забытый юбилей

Александр КАРЕВИН
13.06.2012
Напечатать
Увеличить шрифт
А
А
А
И об этом событии на Украине сегодня не помнят. Хотя когда-то оно привлекло внимание общественности во многих странах. Случившееся освещалось не только местной прессой, но и крупнейшими европейскими газетами. О нем говорили в Вене и Санкт-Петербурге, Берлине и Белграде, Праге и Софии. Итак: 12 июня исполнилось 130 лет со дня открытия во Львове судебного процесса над деятелями русского движения в Австро-Венгрии.
 
А началось все с события совершенно непримечательного. В мае 1877 года крестьяне мало кому известного села Гнилички Збражского уезда захотели завести самостоятельный церковный приход. До тех пор они были приписаны к приходу более крупного соседнего села Гнилицы Великие. Разумеется, необходимость по всем связанным с церковью делам (будь то посещение богослужений, крещение младенцев, венчание, отпевание и др.) ездить к соседям была сопряжена с неудобствами. И жители Гниличек подали во львовскую консисторию (церковное управление) прошение об организации в их селе нового прихода.
 
Однако настоятель храма в Гнилицах Великих, не желая терять часть доходов, получаемых из Гниличек, воспротивился такому желанию прихожан. Не поддержала гниличан и львовская консистория. Все их просьбы оставались без удовлетворения.
 
Тогда крестьяне обратились за помощью к местному помещику Иерониму Делла-Скала. Граф Делла-Скала, румын по национальности и православный по вере (сам он был родом из Буковины, возле Гниличек находилось имение его жены) только пожал плечами. «Перейдите в православие, а я вам приведу из Буковины попа не такого гонористого» - ответил он.
 
Коренное население Галиции принадлежало в то время к греко-католической (униатской) церкви, насильно навязанной галицким русинам еще в ХVII веке. Перемена вероисповедания являлась слишком серьезным шагом, чтобы решиться на него с ходу. Гниличане попросили совета у авторитетного в Галиции священника Иоанна Наумовича. «Православие есть вера ваших праотцев, - сказал батюшка. – Если хотите его принять, имеете право».
 
Но и после этого крестьяне Гниличек долго еще колебались, не зная, на что решиться. Только упрямство львовской консистории вынудило их, наконец, определиться. В конце 1881 года сельская община подала заявление о переходе в православие. Тут то и разразился скандал.
 
«По закону, в Австрийской империи существует полная свобода вероисповедания, - пояснял ситуацию видный русский публицист Василий Модестов, освещавший в прессе ход Львовского процесса. – Пожелай жители села Гнилички перейти в протестантство, иудейство, магометанство, даже в язычество, это могло бы послужить разве интересным предметом для газетных сообщений, но никакого особенного переполоха среди польских панов, полиции, прокуратуры не произвело бы. Но принятие православия, восточной «схизмы» - это вопрос политический, это говорит о сочувствии к России».
 
В ту эпоху так называемое «украинское национальное сознание» еще не было распространено. Галицкие русины (во всяком случае, абсолютное их большинство) относили себя к единому русскому народу, проживавшему на огромном пространстве – от Карпат до Камчатки. Русскими признавало их и австрийское правительство. И очень боялось, что, в конце концов, регионы с этим русским населением (Галиция, Буковина, Закарпатье) отпадут от Австро-Венгрии и воссоединятся с Россией. Потому и переполошились в Вене, узнав о намерении гниличан.
 
Власти заподозрили, что тут не обошлось без подстрекательства со стороны «российских агентов». Начались репрессии. В январе 1882 года были произведены многочисленные аресты среди деятелей русского движения в Галиции. Спешно снаряженные следственные комиссии разъезжали по краю в сопровождении жандармов. Они вламывались в дома мирных жителей-русинов, устраивали обыски и допросы, грозили всевозможными карами, арестовывали тех, кто казался им неблагонадежным. Попали за решетку и некоторые гниличане.
 
Чтобы окончательно запугать галицких русинов правительство решило организовать специальный судебный процесс, предъявить русским деятелям обвинение в государственной измене и приговорить их к смертной казни. Тщательно рассмотрев дела арестованных, власти отобрали для суда одиннадцать человек.
 
На скамью подсудимых отправили морального лидера русского движения, бывшего высокопоставленного чиновника Адольфа Добрянского, его дочь – Ольгу Грабарь (мать будущего известного художника и искусствоведа Игоря Грабаря), священника Иоанна Наумовича, его сына Владимира – студента Венского университета, а также пятерых редакторов галицко-русских газет – Венедикта Площанского, Осипа Маркова, Николая Огоновского, Аполлона Ничая и Исидора Трембицкого. Кроме них, к судебной ответственности привлекли бывшего войта села Гнилички крестьянина Ивана Шпундера и мещанина Алексея Залуского. Остальных арестованных, в том числе большинство гниличанских крестьян, выпустили на свободу, посчитав, что полугодовое тюремное заключение – достаточное для них наказание.
 
Желая создать перед процессом соответствующее настроение в обществе, власти развернули против подсудимых шумную кампанию в печати. Польские газеты (поляки фактически являлись тогда в Галиции господствующей нацией) писали о сотнях тысяч рублей золотом, якобы выделенных Россией на подготовку восстания в крае. Австрийское правосудие озаботилось подбором присяжных. Среди них не было ни одного русина. А единственного адвоката-русина под формальным предлогом устранили от дела в самом начале процесса, поручив вести защиту только адвокатам-полякам.
 
Справедливости ради надо отметить, что усилия Вены еще до суда натравить на обвиняемых общественное мнение успехом не увенчались. Славянские народности Австро-Венгрии – чехи, сербы, хорваты, словаки, словенцы сочувствовали русинам. Даже немцы вели себя сдержанно. Исключение, повторюсь, составили поляки и… очень немногочисленные тогда деятели украинофильского движения, названные позднее «национально сознательными украинцами». Эти последние готовы были идти против собственного народа, лишь бы навредить России.
 
Суд открылся трехчасовым чтением обвинительного заключения. В ходе процесса прокурор неоднократно пытался пугать присяжных «русской угрозой». «Политический российский панславизм все сильнее стучит в ворота и границы нашей монархии» - патетически восклицал он и требовал смертной казни для «изменников».
 
Однако сразу же стало ясно, что все обвинения сфабрикованы. В качестве «доказательств» «государственной измены» фигурировали: посылка приветственной телеграммы устроителям Пушкинских торжеств в Москве, публикация в газете портрета русского писателя Ивана Тургенева, употребление в печати языка, близкого к русскому литературному. Ольгу Грабарь (единственную женщину среди подсудимых) обвинили в том, что она слала в Россию слишком много писем. Ничего крамольного в тех письмах следствие не обнаружило, но посчитало «преступным» уже сам факт частой переписки. Между тем, ничего удивительного тут не было – в России к тому времени жили дети, муж и брат Ольги, эмигрировавшие из Австро-Венгрии.
 
Ничего «изменнического» не нашли и в захваченных при обыске бумагах Аполлона Ничая. Однако прокурор заявил, что это и есть «доказательство»: дескать, Ничай «в своих русофильских агитациях действует так искусно, что его трудно поймать». Аналогичным образом отсутствие доказательств было объявлено «уликой» против Исидора Трембицкого. И так далее.
 
Даже некоторые австрийские судебные чиновники возмущались столь наглым фарсом, а в зале заседаний неуклюжие попытки прокурора слепить обвинение из ничего публика неоднократно встречала смехом.
 
Полтора месяца длились судебные заседания. На практике процесс превратился в демонстрацию позора австрийской юстиции. «Судебное следствие не могло привести или подтвердить ни одного факта, похожего на измену государству, не могло выяснить ничего, кроме произвола властей, систематического нарушения ими тайны писем и бессовестной конфискации их на почте, кроме возмутительного политического гнета, какому подвержено русское население Галиции, - писал Василий Модестов. – Никто в Западной Европе до этого процесса не поверил бы, что в Галиции до сих пор считается политическим преступлением употребление местными русскими газетами оборотов речи, свойственных общему литературному русскому языку, что за употреблением такого рода оборотов следит полиция, и донесения ее, к этому вопросу относящиеся, принимаются к сведению прокуратурой и рассматриваются на суде, как бы нечто действительно преступное в политическом смысле».
 
«Литературный русский язык должен быть один, - давал на суде пояснения по языковому вопросу редактор львовской газеты «Слово» Венедикт Площанский. – Что Русь делится на части, еще ничего не значит, - она всегда составляет одну целость, как Великая и Малая Польша составляют одну Польшу с одним литературным языком… Что господин прокурор видит преступление в моем утверждении, что есть один русский (книжный) язык, то удивительно, ибо то же самое видим и у поляков: есть великополяне, малополяне, мазуры и прочие, но все пользуются одним польским языком».
 
«Наши законы обеспечивают нам полную свободу совести и вероисповедания, и никто не имеет права наряжать следствие по тому поводу, что отдельные личности или целые общины переходят в лоно другой церкви, - говорил в свою очередь другой подсудимый – Адольф Добрянский. – Религия у нас дело совести и никто не может вмешиваться в такие дела. Если б я даже советовал гниличским крестьянам принять православие, то в этом не было бы ничего противозаконного, так как само действие вполне законно».
 
Представитель защиты, адвокат Дулемба, подводя итог судебного разбирательства, признался, что, как поляк не любит Россию и не разделяет политических взглядов подсудимых. «Но тут уже не о борьбе с их взглядами идет речь, - подчеркнул он. - …Главным основанием, на которое опирается все обвинение, является симпатия, которую подсудимые питают к соседнему народу российскому… Этот главный упрек, из которого делает дальнейшие выводы прокурор, не может содержать в себе ничего предосудительного, поскольку прокурор даже не утверждает, что подсудимые предприняли на почве этой симпатии какие-либо действия, которыми совместно с российским народом должны были угрожать существованию австрийского государства или привести к отрыву от него Галиции… Не является тайной, что значительная часть немецкого населения симпатизирует соседнему народу немецкому, на основании чего ведь нельзя предъявить обвинения, тем более, что симпатия и антипатия – это понятия, которыми каждый руководствуется».
 
Несостоятельность обвинений в государственной измене была настолько очевидна, что в условиях гласного процесса даже явно предвзятое австрийское правосудие не могло поддержать требований прокурора. По данному пункту присяжные оправдали всех подсудимых. Чтобы избежать полного конфуза власти, суд признал Иоанна Наумовича, Венедикта Площанского, Ивана Шпундера и Алексея Залуского виновными «в нарушении общественного спокойствия». Наумовича приговорили к восьми месяцам лишения свободы, Площанского к пяти месяцам, Шпундера и Залуского к трем.
 
Впрочем, больше всех от приговора пострадали не они, а один из их политических противников. Злобный русофоб Владимир Барвинский, редактор украинофильской газеты «Діло» («Дело»), яростно добивался обвинения «государственных преступников», рассчитывая с помощью судебных репрессий победить «москво- и схизмофильство – тот рак страшный, точащий наш народный организм». Оправдание подсудимых стало для него сокрушительным ударом. Барвинский так распереживался, что заболел нервной болезнью, от которой и умер в следующем году.
 
Ну а что же крестьяне села Гнилички? С ними было все просто. Еще до судебного процесса из Вены и Ватикана во львовскую консисторию поступили строгие приказы: пойти на уступки гниличанам, лишь бы удержать их от перехода в православие. Самостоятельный церковный приход в селе срочно организовали. И все в Гниличках успокоились.
 
Такая вот история.
ИСТОРИЯ
50
Поставить лайк: 89
Если Вы заметите ошибку в тексте, выделите её и нажмите Ctrl+Enter, чтобы отослать информацию редактору
https://odnarodyna.org/content/lvovskiy-process-eshche-odin-zabytyy-yubiley