Объединяющий Чехов: Ярославль, Карабиха, Ялта

Странные сближения

Приближение к Некрасову не означало нашего удаления от Чехова. В чеховский мир ведут многие пути, и один из них пролег для нашей экспедиции по некрасовским местам ярославской земли.

Тут, наконец, впору вспомнить, что Некрасов был одним из любимых поэтов Чехова. В годы детства и юности Чехова Некрасов считался первейшим кумиром гимназической и университетской молодежи.

Когда поэт умер, будущему писателю Антоше Чехонте шел восемнадцатый год.

В Петербурге у гроба произносились речи, – в частности, Достоевский сказал, что по своему таланту Некрасов был не ниже Пушкина. «Он был выше Пушкина!» – дружно и громко закричали из толпы молодые голоса.

Примерно в это же время в Таганроге Чехов, ученик старших классов гимназии, обдумывал и сочинял свое первое большое произведение для сцены – драму под названием «Безотцовщина». По завершении он отправил ее на суд своему старшему брату Александру, чьему литературному вкусу и опыту вполне доверял, и получил ответ: две сцены обработаны поистине гениально, но в целом вся драма – непростительная, хотя и невинная ложь. «Я знаю, что это тебе неприятно, – заключал Александр, – но делать нечего – ты спросил, а я ответил, а написать что-либо другое я не смог бы, потому что не смог бы обманывать тебя, если дело идет о лучших порывах твоей души».

Среди этих порывов души прослеживалась и некрасовская линия. В тексте драмы один из персонажей с пафосом цитировал: «А на лбу роковые слова: продается с публичного торга!» (из стихотворения Некрасова «Убогая и нарядная»), а другой пояснял: «Это Некрасова… Говорят, помер Некрасов…» Будущим исследователям ранней чеховской драматургии эта деталь дала ориентир для приблизительной датировки «Безотцовщины», титульный лист которой вместе с названием и датой написания не сохранился.

В студенческие годы Чехов стал обладателем полного собрания стихотворений Некрасова, изданного одним томом в Петербурге в 1882 году. Эта книга и поныне хранится в ялтинском Доме-музее писателя. Известно, что Чехов очень активно пополнял общественную библиотеку своего родного города Таганрога, покупал и пересылал туда множество книг, в том числе немало отправил и из своей личной библиотеки. Но с томом Некрасова он не расстался, неоднократно цитировал стихотворные строки в письмах и литературных произведениях, особенно в ранние годы. И в пору творческой зрелости, работая над рассказом «У знакомых», Чехов вновь обратился к Некрасову: герои рассказа, люди среднего возраста, припоминают и наперебой декламируют стихотворение «Железная дорога», которое возвращает их к лучшим дням их молодости.

По прошествии времени личность Некрасова и его поэзия становились историей, общественное сознание жаждало новых кумиров. К 25-летию со дня смерти поэта московская газета «Новости дня» распространила анкету с одним лишь, но весьма характерным вопросом: «Отжил ли Некрасов?» В декабре 1902 года Чехов получил письмо от сотрудника «Новостей дня» Николая Эфроса с просьбой дать свой ответ на этот вопрос. Любопытно, что, не терпя никаких публичных высказываний, Чехов на эту просьбу решил откликнуться. Предварительно он написал жене, О. Л. Книппер: «Получил от Эфроса письмо. Просит написать, какого я мнения о Некрасове. Это-де нужно для газеты. Противно, а придется написать. Кстати сказать, я очень люблю Некрасова и почему-то ни одному поэту я так охотно не прощаю ошибок, как ему. Так и напишу Эфросу».

Окончательный чеховский ответ вылился в такие строки: «Я очень люблю Некрасова, уважаю его, ставлю высоко, и если говорить о его ошибках, то почему-то ни одному русскому поэту я так охотно не прощаю ошибок, как ему. Долго ли он еще будет жить, решить не берусь, но думаю, что долго, на наш век хватит; во всяком случае, о том, что он уже отжил или устарел, не может быть и речи».

При всех различиях биографий и судеб Чехова и Некрасова, их жизненные пути однажды пересеклись в одном и том же знаковом месте, хотя и в разное время. Это место – Крым, Ялта, гостиница «Россия».

Проведя в Карабихе свой последний летний сезон 1875 года, Некрасов решил следующим летом ехать в Крым. Он был неизлечимо болен раком желудка, но не знал своего диагноза и надеялся на целебный климат Южного берега Крыма, куда врачи обычно посылали туберкулезных больных. В августе 1876 года поэт вместе с женой Зинаидой Николаевной приехал в Ялту, следом из Петербурга прибыл наблюдавший его доктор С. П. Боткин. Все они поселились в лучшей гостинице «Россия» у набережной: Некрасовы в № 68, Боткин в № 1. Вскоре самочувствие поэта улучшилось, и он стал выезжать на прогулки в окрестности – поначалу в Гурзуф, а потом чаще всего в Ореанду.

О Гурзуфе поэт имел представление по «Запискам» Марии Николаевны Волконской, дочери героя Отечественной войны 1812 года генерала Н. Н. Раевского. С ее «Записками» он познакомился в пору работы над поэмой «Русские женщины»; они дали материал для второй части поэмы, названной именем мемуаристки – «Княгиня М. Н. Волконская». История создания этого произведения тесно связана с Карабихой, где поэма была окончена. Невестка поэта Н. П. Некрасова так вспоминала об этом событии: «Однажды, после нескольких дней интенсивной работы, Николай Алексеевич пришел к брату и сказал: «Пойдем в парк, под кедр, я буду вам читать «Русские женщины»; я написал конец». Мы пошли, и поэт своим немного глухим голосом прочел нам всю поэму. Мы слушали с затаенным дыханием и не могли удержаться от слез. Когда он кончил и взглянул на своих слушателей, то по их взволнованным лицам и влажным глазам понял, какое сильное впечатление произвело на всех его произведение, и был счастлив. Он велел подать шампанское. Мы чокались, поздравляя его с блестящим окончанием его многолетнего труда. Да, помню, это был день великого подъема, торжества и удовлетворения».

Следуя повествованию Волконской, поэт изобразил не только героический путь жены декабриста в сибирскую каторгу, но и сцены мирной семейной жизни в пору ее юности. Так, Волконская вспоминала, как летом 1820 года все семейство Раевских, пригласив с собой Пушкина, приехало в Крым и остановилось в Гурзуфе в доме для проезжающих. Некрасов использовал также письма Пушкина с его гурзуфскими воспоминаниями и другие архивные материалы. В результате в поэме «Русские женщины» появились такие строки:

В 1876 году Некрасов так же, как и Пушкин с Раевскими, оказался в Крыму на рубеже августа и сентября (правда, он захватил еще и три недели октября) – в пору созревания винограда и особенно густой синевы моря. Теперь он собственными глазами увидел и гурзуфский берег, и гору Аюдаг, и дом под нависшей скалой, и кипарис, который здесь называли «пушкинским». В письме к Дельвигу Пушкин писал: «В двух шагах от дома рос кипарис; каждое утро я посещал его и привязался к нему чувством, похожим на дружество»; Некрасов превратил это признание в две строки своей поэмы:

Пять лет спустя, когда Некрасова уже не будет в живых, этот участок гурзуфского побережья, вместе с домом и кипарисом, купит один из первых российских миллионеров Петр Ионович Губонин. По его заказу здесь будет разбит роскошный парк с вечнозелеными растениями и фонтанами, одно за другим будут выстроены семь каменных зданий гостиниц для отдыхающих и хозяйственные службы. Так на карте России появится первое обустроенное курорт-имение «Гурзуф», у которого будет своя замечательная история.

Не дожив до создания губонинского курорта, Некрасов тем не менее знал о Губонине как о крупном промышленнике, занимавшемся каменными подрядами при строительстве железнодорожных путей. Имя Губонина упоминается в первой части поэмы «Кому на Руси жить хорошо», причем в весьма положительном смысле: в главе «Счастливые» изможденный крестьянин-белорус рассказывает, как дома в Белоруссии голодал, жевал ячменный хлеб с мякиною, от которого до криков сводило животы, «А ныне, милость божия! / Досыта у Губонина / Дают ржаного хлебушка. / Жую – не нажуюсь!»

Именно в Ялте, живя в гостинице «Россия», Некрасов завершил свою эпопею «Кому на Руси жить хорошо», над которой работал тринадцать лет. Здесь за короткое время он написал около 1300 стихотворных строк, составивших отдельную новую часть под названием «Пир – на весь мир». Поэт посвятил ее своему врачу С. П. Боткину. Теперь «Пир – на весь мир» чаще всего публикуется как четвертая часть книги «Кому на Руси жить хорошо», венчающая весь эпический замысел Некрасова и выразившая его надежды на лучшее будущее России.

Чехов в Ялте. 1894 г.

Чехов познакомился с Ялтой и ее окрестностями летом 1889 года. В дружеской компании он совершал экскурсии в Алупку, Мисхор, Ореанду, на водопад Учан-Су, в лесничество. Побывал и в Гурзуфе, оценив европейские удобства губонинских гостиниц и чудесный парк с экзотическими растениями. В феврале 1894 года, когда писатель жил в Подмосковье и почувствовал ухудшение здоровья, его потянуло на юг, к теплу, и захотелось встретить приближающуюся весну именно на губонинском курорте. В письмах он строил планы: «Поеду в Гурзуф и буду там дышать... ничего не делать и гулять…» Предвкушение поездки вызвало в его памяти воспоминания о роскошной природе южных морей: «Буду ходить по саду Петра Ионыча и воображать, что я опять на Цейлоне».

Но первоначальные планы осуществились не полностью: весной 1894 года чеховский путь в Крым пролег не далее Ялты. Писатель приехал в Ялту в начале марта и на месяц остановился в гостинице «Россия», в № 39. Март оказался сырым и пасмурным, Чехов редко выходил на прогулки, но зато хорошо поработал: написал рассказ «Вечером», которому при публикации дал другое название – «Студент». Событием этого рассказа становится встреча героя, 22-хлетнего студента духовной академии Ивана Великопольского, с двумя крестьянками-вдовами, которым будущий священник рассказывает из Евангелия о Петре и Иисусе: в ночь после тайной вечери Петр отрекся от Иисуса, а потом «очнулся, пошел со двора и горько-горько заплакал». Как итог этой заново, два тысячелетия спустя переживаемой истории, в сознании студента возникает представление о невидимой цепи, соединяющей разные времена и события: «Прошлое, думал он, связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой».

Покидая Карабиху, и я на какой-то момент почувствовала, что прикоснулась к такой же цепи, звенья которой: Карабиха – Ялта – Гурзуф, Некрасов – Губонин – Чехов.

Как заметил однажды Пушкин, «бывают странные сближения».

Музей М. Богдановича

Незримые нити к Чехову и Ялте протянулись и в ходе экскурсии в музей классика белорусской поэзии Максима Богдановича (1891-1917). В центре Ярославля стоит этот одноэтажный деревянный дом постройки 1808 года, сохраняемый как памятник истории и культуры регионального значения.

Стены из темных бревен освежаются белыми резными наличниками, как старомодное темное платье – светлым кружевным воротничком; наличники явно на сто лет моложе самого дома, но теперь им самим уже лет под сто, что не может не внушать почтения. За дощатым забором высятся современные многоэтажки, а тут в маленьком дворике – тын-плетень, увенчанный перевернутыми глечиками и украшенный вышитыми рушниками. У открытой двери надпись-приветствие на белорусском языке: «Калі ласка!» – и без перевода понятно, что это – «Добро пожаловать!».

Нас встречает красавица в белорусском нарядном убранстве, в узорчатом разноцветье, с нитками голубых и красных бус. Это Катя Лысенкова, научный сотрудник музея, наш экскурсовод. Прежде чем допустить в экспозицию, Катя и нас стремится превратить в таких же красавцев, как она сама: обряжает Ольгу Ермакову в чудесное светлое платье с синим орнаментом, а Владимира Корсакова – в рубаху, расшитую красно-черным узором.

Остальные имеют возможность добавить штрихи к своему туристскому облику – головные уборы, плетеные из светлой соломки. Теперь большинство из нас начинает чувствовать себя поселянами и поселянками, а Владимир Алексеевич под руку с Ольгой – просто пара на загляденье!

Ярославский музей Богдановича был открыт в день рождения поэта, 9 декабря 1992 года. С 1995 года он имеет статус «Центра белорусской культуры». Основная экспозиция называется «Белорусский поэт с берегов Волги». В этом доме с 1912 по 1914 год жили Максим Богданович и его отец, известный ученый-этнограф Адам Егорович Богданович. Здесь же Максим подготовил к изданию свой единственный прижизненный сборник стихотворений «Вянок» («Венок»), изданный в Вильно в 1913 году в типографии Мартина Кухты. Музей создавался как литературно-мемориальный совместными усилиями ярославских и белорусских специалистов. Около трехсот экспонатов поступило в экспозицию из литературного музея Максима Богдановича в Минске. Одна из особенностей – для одиночных посетителей вход свободный, плата берется только за интерактивные программы и тематические музейные занятия.

В первой же комнате наше внимание привлекает книга на этажерке – «Письма А. П. Чехова», 3-й том из 6-томного собрания писем, изданного сестрой Чехова Марией Павловной. Переписка Чехова выходила в Москве с 1912 по 1916 год, третий том был выпущен в 1913 году, как раз в тот период, когда Богдановичи жили в этом доме.

Под конец эмоционального рассказа Кати прозвучала и чеховская Ялта. 16-летним юношей Максим заболел туберкулезом, и отец немедленно повез его для поправки здоровья в Ялту. В этот первый приезд в 1909 году Богдановичи поселились в Верхней Аутке, недалеко от дома Чехова, в пансионе «Шалаш» в конце Аутской улицы. При пансионе была молочная ферма, и вскоре правильное питание в сочетании с горным воздухом укрепили здоровье юного поэта.

Почувствовав себя лучше, Максим написал тогда несколько стихотворений, в их числе – «Я больной бескрылый поэт». Но, как и Чехов, от туберкулеза он не излечился. Восемь лет спустя обострение болезни снова вынудило М. Богдановича отправиться в Ялту. Здесь, не прожив и трех месяцев, он скончался в мае 1917 года, в возрасте всего лишь 25 лет. Среди его оставшихся бумаг была найден листок с последними написанными строками:

Безвременно угасшего поэта отпевали в самом красивом соборе Ялты – Св. Александра Невского, похоронили на ялтинском городском кладбище. Впоследствии улицу в бывшей Верхней Аутке, где находился пансион «Шалаш», назовут именем Максима Богдановича. Дорога вниз от нее ведет прямо к Дому-музею А. П. Чехова.

* * *

Уже после завершения всей сахалинской экспедиции, дома в Ялте я получила в подарок факсимильное издание сборника «Вянок» 1913 года. Как раз начиналась моя работа над заметками о волжской части маршрута. Так часто бывает: когда на чем-то сосредоточишься, то в определенный момент материал сам находит тебя и дается в руки. Белорусский язык Богдановича оказался вполне доступным, мелодика ритмов зачаровывала. Специалисты по белорусской поэзии считают, что, проживи Максим Богданович дольше, его творчество изменило бы всё развитие белорусской литературы. Мне в связи с впечатлением от его стихов вспомнился Лермонтов, чья поэзия и проза проложили несколько новых направлений развития русской литературы.

И – уж совсем неожиданно – новая встреча с Чеховым: на обложке сборника Богдановича в рекламном списке книг на белорусском языке, в разделе «Белорусские театральные произведения» в 1913 году значились две «шутки» Чехова – «Предложение» и «Медведь».

Теперь, по прошествии времени, я понимаю: подобные чеховские детали, вроде бы и нежданные, на самом деле были проявлением той закономерности, осознать которую нам еще предстояло.

Чеховский мир так или иначе давал знать о себе на всем протяжении нашего пути – даже там, где поначалу и не предполагалось какой-то привязки к чеховской теме.